Что за Калмык? Зачем заходил к Дёрганому — по делу или,
может, по ошибке (пробыл-то всего четыре минуты)? И что это Максименку в глухой
двор понесло?
Ох, не нравился Мыльникову этот самый Калмык. Не
штабс-капитан, а прямо какой-то Ангел Смерти (тут надворный советник
перекрестился): от одного человека вышел — тот возьми да повесься; другой
человек за Калмыком пошёл, да и окочурился по-собачьи, в поганой подворотне.
Мыльников рядом с гербом попробовал нарисовать косоглазую
калмыцкую физию, но получилось непохоже — навыка не было.
Ах, Калмык-Калмык, где-то ты сейчас?
* * *
А штабс-капитан Рыбников, столь метко окрещённый филёрами
(лицо у него и вправду было несколько калмыковатое), проводил вечер этого
хлопотного дня в ещё большей суете и беготне.
После происшествия в Митавском переулке он заскочил на
телеграф и отбил две депешки: одну местную, на станцию Колпино, другую дальнюю,
в Иркутск, причём поругался с приёмщиком из-за тарифов — возмутился, что за
телеграммы в Иркутск берут по 10 копеек за слово. Приёмщик объяснил, что
телеграфные сообщения в азиатскую часть империи расцениваются по двойной таксе,
и даже показал прейскурант, но штабс-капитан и слушать не хотел.
— Какая же это Азия? — вопил Рыбников, жалобно
оглядываясь вокруг. — Вы слыхали, господа, как он про Иркутск? Да это
великолепнейший город, настоящая Европа! Да-с! Вы там не бывали, так и не
говорите, а я служил-с, три незабываемых года! Что ж это такое, господа? Грабёж
среди бела дня!
Поскандалив, Василий Александрович переместился в очередь к
международному окошку и отправил телеграмму в Париж, по срочному тарифу, то
есть аж по 30 копеек за слово, но здесь уже вёл себя тихо, не возмущался.
Затем неугомонный штабс-капитан заковылял на Николаевский
вокзал, куда поспел как раз к отходу девятичасового курьерского.
Хотел купить билет второго класса — в кассе не оказалось.
— Что ж, я не виноват, — с видимым удовольствием
сообщил Рыбников очереди. — Придётся в третьем, хоть и офицер. Казённая
надобность, не имею права не ехать. Вот-с шесть целковиков, извольте билетик.
— В третьем тем более нет, — ответил
кассир. — Есть в первом, за 15 рублей.
— За сколько?! — ахнул Василий
Александрович. — Я вам не сын Ротшильда! Я, если желаете знать, вообще
сирота!
Ему стали объяснять, что нехватка мест, что количество
пассажирских поездов до Москвы сокращено по причине военных перевозок. И
этот-то билет, что в первый класс, освободился по чистой случайности, две
минуты назад. Какая-то дама пожелала ехать в купе одна, а это запрещено
постановлением начальника дороги, заставили пассажирку лишний билет сдать.
— Так что, берете или нет? — нетерпеливо спросил
кассир.
Жалобно ругаясь, штабс-капитан купил дорогущий билет, но
потребовал «бумажку с печатью», что более дешёвых билетов в наличии не было.
Еле от него отвязались — отправили за «бумажкой» к дежурному по вокзалу, но
штабс-капитан туда не пошёл, а вместо этого заскочил в камеру хранения.
Забрал оттуда дешёвенький чемодан и длинный узкий тубус, в
каких обыкновенно носят чертежи.
А там уж пора было на перрон — дали первый звонок.
Слог третий
в котором Василий Александрович
посещает клозет
В купе первого класса сидела пассажирка — надо полагать, та
самая, которой железнодорожная инструкция не дозволила путешествовать в
одиночестве.
Штабс-капитан хмуро поздоровался, очевидно, ещё переживая
из-за пятнадцати рублей. На спутницу едва взглянул, хотя дама была хороша
собой, даже не просто хороша, а хороша совершенно исключительно: акварельно-нежное
личико, огромные влажные глаза из-под дымчатой вуальки, элегантный дорожный
костюм перламутрового оттенка.
Прекрасная незнакомка Рыбниковым тоже не заинтересовалась.
На «здрасьте» холодно кивнула, окинула одним-единственным взглядом заурядную физиономию
попутчика, его мешковатый китель, рыжие сапоги и отвернулась к окну.
Раздался второй звонок.
Изящно очерченные ноздри пассажирки затрепетали, губки
прошептали:
— Ах, скорей бы уж! — но адресовано восклицание
было явно не соседу.
По коридору, топоча, пронеслись мальчишки-газетчики — один
из респектабельной «Вечерней России», второй из бульварного «Русского веча».
Оба вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга.
— Скорбные вести о драме в Японском море! —
надрывался первый. — Российский флот сожжён и потоплен!
Второй орал:
— Знаменитая шайка «Московских Лихачей» наносит удар в
Петербурге! Раздета дама высшего света!
— Первые списки погибших! Множество дорогих сердцу
имён! Зарыдает вся страна!
— Графиня Эн высажена из кареты в наряде Евы! Налётчики
знали о спрятанных под платьем драгоценностях!
Штабс-капитан купил «Вечернюю Россию» с огромной траурной
каймой, дама — «Русское вече», но приступить к чтению не успели.
Дверь внезапно открылась, и въехал огромный, не
поместившийся в проем букет роз, сразу наполнивший купе маслянистым
благоуханием.
Над бутонами торчала красивая мужская голова с холёной
эспаньолкой и подкрученными усами. Радужно сверкнула бриллиантовая заколка на
галстуке.
— Этто ещё кто такой?! — воззрился на Рыбникова вошедший,
и чёрные брови грозно поползли вверх, однако в ту же секунду, приглядевшись к
неказистой внешности штабс-капитана, красавец совершенно на его счёт успокоился
и более вниманием не удостаивал.
— Лика! — воскликнул он, падая на колени и бросая
букет под ноги даме. — Я люблю всею душою одну лишь тебя! Прости, умоляю!
Ты же знаешь мой темперамент! Я увлекающийся человек, я артист!
Оно и видно было, что артист. Обладателя эспаньолки
нисколько не смущала публика — а кроме выглядывавшего из-за «Вечерней России»
штабс-капитана за интересной сценой наблюдали ещё и зрители из коридора,
привлечённые умопомрачительным ароматом роз и звучными ламентациями.
Не стушевалась публики и прелестная дама.
— Всё кончено, Астралов! — гневно объявила она,
откинув вуаль и сверкнув глазами. — И чтоб в Москве появляться не
смел! — От умоляюще простёртых дланей отмахнулась. — Нет-нет, и
слушать не желаю!
Тогда кающийся повёл себя странно: не вставая с колен,
сложил руки на груди и глубоким, волшебнейшим тенором запел:
— Una furtiva lacrima negli occhi suoi spunto…
