Старший караула, сильно немолодой унтер, ещё шевелил губами,
читая предъявленную штабс-капитаном бумагу, а к перрону один за другим уже
подъезжали нанятые Рыбниковым ломовики.
Но дальше вышла заминка — никак не могли дождаться полувзвода,
которому полагалось охранять караван.
Кляня расейский бардак, штабс-капитан побежал к телефону.
Вернулся белый от ярости и разразился такой многослойной матерщиной, что
письмоводитель вжал голову в плечи, а караульные уважительно покачали головами.
Было ясно, что никакого полувзвода штабс-капитану не будет.
Побушевав сколько положено, Рыбников взял унтера за рукав:
— Братец, как тебя, Екимов, видишь, экая вышла
хренятина. Выручи, а? Знаю, что ты свою службу исполнил и не обязан, но без
охраны отправлять нельзя, здесь оставлять тоже нельзя. А я в долгу не останусь:
тебе трёшницу и орлам твоим по целковику.
Унтер пошёл говорить с солдатами, такими же пожилыми и
мятыми, как он.
Сторговались так: кроме денег его благородие даст ещё
бумажку, чтоб команде два дня в Москве погулять. Рыбников обещал.
Погрузились, поехали. Впереди штабс-капитан на извозчике,
потом подводы с ящиками; конвойные идут один справа, другой слева; замыкает
процессию унтер. Довольные обещанной наградой и увольнительной, солдаты шагали
бодро, трехлинейки несли наперевес — Рыбников предупредил, чтоб держали ухо
востро, косоглазый враг не дремлет.
На Москве-реке у Рыбникова заранее был снят склад. Ломовики
перетащили груз, получили расчёт и отбыли.
Аккуратно пряча в карман расписку, полученную от артельщика,
штабс-капитан подошёл к ростовским караульным.
— Спасибо за службу, ребята. Сейчас разочтусь, уговор
дороже денег.
У склада и на берегу было пусто, под настилом плескалась
переливчатая от нефтяных пятен вода.
— Ваше благородие, а где ж часовые? — спросил
Екимов, озираясь. — Чудно что-то. Оружейный склад, и без охраны.
Вместо ответа Рыбников ткнул его стальным пальцем в горло.
Обернулся к рядовым. Один из них собирался одолжить второму табаку — да так и
застыл с разинутым ртом, махорка на бумажку не попала, просыпалась мимо.
Первого Василий Александрович ударил правой рукой, второго — левой. Произошло
всё очень быстро: тело унтера ещё падало, а двое его подчинённых уже были
мертвы.
Трупы Рыбников спустил под причал, привязав к каждому по
тяжёлому камню.
Снял фуражку, вытер со лба пот.
Ну вот, всего половина одиннадцатого, а самая хлопотная
часть работы позади.
* * *
Забрать Груз было делом десяти минут. На станцию
«Москва-Товарная» Василий Александрович приехал в смазных сапогах, поддёвке и
матерчатом картузе, приказчик приказчиком. Мешки перетаскал сам, даже ваньку не
допустил — чтоб тот лишний гривенник не запросил. Перевёз «кукурузную муку» с
Брестской дороги на Рязанско-Уральскую, потому что путь Грузу отныне лежал в
восточную сторону. Пока ехал на другой конец города, перепаковал товар и на
вокзале сдал в хранение под две разные квитанции.
На этом беготня по железнодорожным станциям была окончена.
Рыбников нисколько не устал, а напротив, был полон злой и бодрой силы —
истомился от вынужденного безделья, ну и, конечно, сознавал важность.
С умом отправлено, в срок получено, грамотно передано по
назначению, думал он. Вот так образуется Непобедимость. Когда каждый на своём
месте действует, как будто исход всей войны зависит от него одного.
Немного беспокоили «куклы», вызванные из Самары и
Красноярска. Не опоздают ли? Но из записной книжки, исписанной невидимыми
змеевидными значками, Рыбников неслучайно выбрал именно этих двоих.
Красноярский (про себя Василий Александрович называл его «Туннель») был жаден и
от жадности обязателен, а самарец (кличка ему «Мост»), хоть обязательностью не
отличался, имел веские причины не опаздывать — у этого человека оставалось
совсем мало времени.
И расчёт оказался верен, обе «куклы» не подвели. В этом
Рыбников убедился, завернув с вокзала в условленные гостиницы — «Казань» и
«Железнодорожную». Гостиницы располагались близко одна от другой, но все же не
по соседству. Не хватало ещё, чтобы «куклы» по нелепой случайности
познакомились друг с другом.
В «Железнодорожной» Василий Александрович оставил записку:
«В три. Гончаров». В гостинице «Казань» — «В четыре. Гончаров».
* * *
Теперь пора было заняться человеком по прозвищу Дрозд,
получателем Транспорта.
Здесь Рыбников проявил сугубую осторожность, ибо знал, что
за эсэрами бдительно следит Охранка, да и своих предателей среди революционной
шушеры хватает. Оставалось надеяться, что Дрозд понимает это не хуже Рыбникова.
Василий Александрович позвонил с публичного телефона
(удобнейшая новинка, появившаяся в столицах совсем недавно). Попросил барышню
дать номер 34–81.
Произнёс условленную фразу:
— Сто тысяч извинений. Нельзя ли попросить к аппарату
почтеннейшего Ивана Константиновича?
Женский голос после секундной паузы ответил:
— Его сейчас нет, но скоро будет.
Это означало, что Дрозд в Москве и готов к встрече.
— Соблаговолите передать Ивану Константиновичу, что
профессор Степанов приглашает его на своё 73-летие.
— Профессор Степанов? — озадаченно переспросила
женщина. — На 73-летие?
— Именно так-с.
Связной ни к чему понимать смысл, её дело — в точности
передать сказанное. В числе 73 первая цифра обозначала время, вторая —
порядковый номер одного из заранее обговорённых мест встречи. Дрозд поймёт: в
семь часов, в месте № 3.
* * *
Если бы кто-то подслушал разговор Рыбникова с красноярцем,
то вряд ли что-нибудь понял.
— Опять бухгалтерские книги? — спросил Туннель,
крепкий усатый мужчина с вечно прищуренным взглядом. — Повысить бы надо,
дороговизна-то нынче какая.
— Нет, не книги. — Василий Александрович стоял
посреди дешёвого номера, прислушиваясь к шагам в коридоре. — Груз
особенный. Оплата тоже. Полторы тысячи.
— Сколько?! — ахнул собеседник.
Рыбников протянул пачку кредиток.
— Вот. Ещё столько же получите в Хабаровске. Если выполните
всё, как надо.
— Три тысячи?
Брови красноярца подёргались-подёргались, но вверх так и не
полезли. Нелегко вытаращить глаза, привыкшие смотреть на мир через щёлку.
