Слог четвёртый
в котором Фандорину делается
страшно
Мрачное бешенство — так вернее всего было бы обозначить
настроение, в котором пребывал Эраст Петрович. За долгую жизнь ему случалось не
только одерживать победы, но и терпеть поражения, но, кажется, никогда ещё он
не чувствовал себя столь глупо. Должно быть, так ощущает себя китобой, гарпун
которого, вместо того чтоб пронзить кашалота, расшугал стайку мелких рыбёшек.
Ну разве можно было усомниться в том, что треклятый Брюнет и
есть японский агент, устроивший диверсию? Виновно было нелепое стечение
обстоятельств, но это служило инженеру слабым утешением.
Драгоценное время было потрачено попусту, след безнадёжно
упущен.
Московский градоначальник и сыскная полиция хотели выразить
Фандорину сердечную благодарность за поимку обнаглевшей банды, но Эраст
Петрович ушёл в тень, все лавры достались Мыльникову и его филёрам, которые
всего лишь доставили связанных налётчиков в ближайший участок.
Между инженером и надворным советником состоялось
объяснение, причём Евстратий Павлович и не думал запираться. Глядя на Фандорина
своими выцветшими от разочарования в человечестве глазами, Мыльников без тени
смущения признался: да, приставил филёров и сам перебрался в Москву, ибо по
старой памяти знает — у Эраста Петровича уникальный нюх, так вернее выйдешь на
след, чем самому подмётки стаптывать. Хоть диверсантов и не добыл, но в накладе
не остался — за варшавских гоп-стопников получит благодарность начальства и
наградные.
— А вы чем обзываться, лучше рассудили бы, что нам с
вами резонней будет поладить, — миролюбиво заключил Евстратий
Павлович. — Куда вы без меня? У вашей железномерии и прав нет дознание
вести. А у меня есть, опять же прихватил из Питера лучших ищеек, молодцы один к
одному. Давайте, Эраст Петрович, сговоримся по-доброму, по-товарищески. Голова
будет ваша, руки-ноги наши.
В том, что предлагал этот малопочтенный господин, резон и в
самом деле имелся.
— По-доброму так по-доброму. Только учтите,
Мыльников, — предупредил его Фандорин, — вздумаете хитрить и
действовать у меня за спиной, ц-церемониться не стану. Я жалобы начальству
писать не буду, поступлю проще: нажму у вас на животе секретную точку бакаяро —
тут вам и конец. И никто не догадается.
Никакой точки бакаяро в природе не существовало, но
Евстратий Павлович, знавший, как ловко Фандорин владеет всякими японскими
фокусами, изменился в лице.
— Не пугайте, и так здоровья не осталось. Чего мне с
вами хитрить? Одно дело делаем. Я того мнения придерживаюсь, что без вашей
японской чертовщины нам беса этого, который мост взорвал, не выловить! Тут клин
клином надо, ворожбу ворожбой.
Эраст Петрович чуть поднял брови — не придуривается ли
собеседник, но вид у надворного советника был самый серьёзный, а в глазах
зажглись огоньки.
— Вы что ж думаете, у Мыльникова мозгов и сердца нету?
Не вижу ничего, не задумываюсь? — Евстратий Павлович оглянулся, понизил
голос. — Государь наш кто? Помазанник Божий, верно? Значит, Господь должен
его от японца безбожного оберегать, так? А что творится? Лупцуют христолюбивое
воинство в хвост и в гриву! И кто лупцует-то? Народишко мелкий, слабосильный.
Оттого это, что за японцем Сатана стоит, это он желторожим силы придаёт. А от
нашего государя Всевышний Вершитель отступился, не хочет помогать. Я тут в
департаменте рапорт секретный прочёл, из Архангельской губернии. Старец там
один, раскольник, вещает: мол, Романовым определено править триста лет и не
долее, такой на них положен предел. И эти триста лет на исходе. За то и вся
Русь кару несёт. А ну как правда?
Инженеру надоело слушать бред. Поморщившись, он сказал:
— Бросьте ваши филёрские штучки. Если мне захочется
поговорить с кем-нибудь о судьбе царской династии, я найду себе собеседника не
из Особого отдела. Будете работать или устраивать д-дурацкие провокации?
— Работать, работать, — зашёлся Мыльников
деревянным смехом, но искорки в глазах не погасли.
* * *
Между тем эксперты закончили осмотр места катастрофы и
представили заключение, полностью подтвердившее фандоринскую версию.
Взрыв умеренной силы, вызвавший обрушение, был произведён
зарядом мелинита массой 12–14 фунтов, то есть по мощи примерно соответствовал
шестидюймовому артиллерийскому снаряду. Любой другой мост на Николаевской
дороге, скорее всего, выдержал бы сотрясение такой силы, но только не ветхий
Тезоименитский, да ещё во время прохождения тяжёлого состава. Диверсанты
выбрали место и момент со знанием дела.
Разъяснилась и загадка, как злоумышленникам удалось
разместить мину на тщательно охраняемом объекте и взорвать её прямо под колёсами
военного эшелона. Эксперты обнаружили в точке разлома кожаные лоскутки
непонятного происхождения и микроскопические частицы плотного лабораторного
стекла. Поломав голову, дали заключение: кожаный продолговатый футляр
цилиндрической формы и узкая стеклянная трубка спиралевидной формы.
Этого Эрасту Петровичу было достаточно, чтобы восстановить
картину произошедшего.
Мелинитовый снаряд был помещён в кожаный корпус — что-нибудь
вроде чехла для кларнета либо иного узкого духового инструмента. Оболочки не
было вовсе — она лишь утяжелила бы мину и ослабила ударную силу. Взрыватель
использован химический, с замедлителем — инженер читал о таких. Стеклянная
трубочка, в которой находится гремучая ртуть, прокалывается иглой, однако ртуть
вытекает не моментально, а полминуты или минуту, в зависимости от длины и
конфигурации трубки.
Сомнений не оставалось: бомба была сброшена с курьерского,
который шёл непосредственно перед эшелоном.
Ситуация, при которой два поезда оказались в опасной
близости друг от друга, была подстроена искусственно — при помощи фальшивой
депеши, переданной колпинским телеграфистом (который, разумеется, исчез
бесследно).
Некоторое время Фандорин ломал голову над тем, как именно
была сброшена мина. Через окно купе? Вряд ли — слишком велик риск, что футляр,
ударившись о настил моста, отлетит в реку. Потом догадался — через сливное
отверстие в уборной. Затем и узкий чехол.
Эх, если б свидетельница не сунулась со своим подозрительным
брюнетом! Действовать бы, как собирался вначале: переписать пассажиров, да
допросить. Даже если б пришлось всех отпустить, теперь можно было бы опросить
их заново — наверняка вспомнили бы путешествующего музыканта, и очень вероятно,
что он был не один, а в компании…
Когда тайна катастрофы была разгадана, Эрасту Петровичу стало
не до уязвлённого самолюбия, явилась забота поосновательней.
