Судя по раскрасневшейся физиономии туземного джентльмена, по
бешеному аллюру лошади, Сирота ужасно торопился, но перед мостом ему пришлось
натянуть поводья – наперерез верховому бросился сгорбленный нищий в запылённом
кимоно.
Ухватился за уздечку, заклянчил противным, фальшиво
жалостным дискантом.
Сдерживая разгорячённого коня, Сирота обругал попрошайку,
дёрнул поводья – но бродяга вцепился в них насмерть.
Эраст Петрович наблюдал эту маленькое происшествие из окна
чайной, стараясь держаться в тени. Двое-трое прохожих, в первый миг
привлечённые криками, уже потеряли интерес к столь малоинтересной сцене и
отправились своей дорогой.
С полминуты всадник тщетно пытался высвободиться. Потом,
наконец, сообразил, что есть способ побыстрее. Бормоча проклятья, порылся в
кармане, выудил монетку и бросил старику.
И точно – нищий немедленно выпустил уздечку. В порыве
благодарности схватил благодетеля за руку и прижался к ней губами (должно быть,
видел, как это проделывают какие-нибудь гайдзины). Потом отскочил назад, низко
поклонился и засеменил прочь.
Удивительное дело: кажется, Сирота забыл о том, что
торопится. Он помотал головой, затем потёр висок, словно пытался что-то
вспомнить. И вдруг, пьяно покачнувшись, завалился вбок.
Он непременно упал бы и, скорее всего, жестоко расшибся о
булыжники, если бы, по счастью, мимо не проходил молодой туземец очень
приличного вида. Юноша успел подхватить сомлевшего всадника на руки, а из
чайной на помощь уже бежали хозяин и пастор, покинувший своё многочисленное
семейство.
– Пьян? – крикнул хозяин.
– Мёртв? – крикнул пастор.
Молодой человек, пощупав Сироте пульс, сказал:
– В обмороке. Я врач… То есть, скоро буду
врачом. – И обернулся к хозяину. – Если бы вы позволили внести этого
господина в ваше заведение, я мог бы оказать ему помощь.
Втроём они втащили бесчувственнное тело в чайную и,
поскольку в английской половине положить больного было некуда, перенесли его в
японскую половину, на татами – как раз туда, где допивал свой чай Эраст
Петрович.
Несколько минут ушло на то, чтобы избавиться от хозяина и
особенно от пастора, который очень хотел утешить страдальца в его последние
минуты. Студент-медик объяснил, что это обыкновенный обморок, никакой опасности
нет, пострадавшему нужно просто немного полежать.
Вскоре вернулся Тамба. В этом благообразном, чистеньком
старичке невозможно было узнать отвратительного попрошайку с моста. Дзёнин
подождал, пока посторонние уйдут. Затем наклонился над Сиротой, сжал ему
пальцами виски и отсел в сторону.
Ренегат немедленно очнулся.
Похлопал ресницами, озадаченно рассматривая потолок.
Приподнял голову – и встретился взглядом с холодными голубыми глазами
титулярного советника.
Рывком приподнялся, заметил рядом двоих японцев. На юного
Дэна едва глянул, зато на тихого старичка уставился так, будто ужаснее зрелища
видеть ему в своей жизни не доводилось.
Сирота страшно побледнел, на лбу выступили капельки пота.
– Это Тамба? – почему-то спросил он у
Фандорина. – Да, я узнал по описанию… Этого я и боялся! Что Соню похитили
они. Как можете вы, цивилизованный человек, быть заодно с этими оборотнями?
Но снова поглядев в неподвижное лицо былого сослуживца, сник
и пробормотал:
– Да-да, конечно… У вас не было выбора… Я понимаю. Но я
знаю, вы благородный человек. Вы не позволите, чтобы синоби причинили ей зло!
Эраст Петрович, господин Фандорин, вы ведь тоже любите, вы меня поймёте!
– Не пойму, – равнодушно ответил
вице-консул. – Женщины, которую я любил, больше нет. Вашими стараниями.
Тамба сказал, что это вы разработали операцию. Что ж, Дону повезло с
п-помощником.
Сирота смотрел на Эраста Петровича со страхом, напуганный не
столько смыслом слов, сколько безжизненностью тона, которым они были
произнесены.
Он страстно прошептал:
– Я… я сделаю всё, что они хотят, только отпустите её!
Она ничего не знает, она в моих делах ничего не понимает. Её нельзя держать
заложницей! Она – ангел!
– Мне и в голову не приходило брать Софью Диогеновну в
з-заложницы, – тем же вялым, придушенным голосом ответил Фандорин. –
Что за гадости вы говорите.
– Неправда! Я получил от неё записку. Это Сонин
почерк! – И Сирота прочитал, вынув из надорванного конверта маленький
розовый листок: «Беда пришла, нет уж мочи сердцу, явись скорей, спаси меня! А
коль не явишься, то знай, что погибаю чрез тебя». Тамба догадался, где я
спрятал Соню, и похитил её!
На жениха «капитанской дочки» было жалко смотреть: губы
трясутся, пенсне болтается на шнурке, пальцы умоляюще сцеплены.
Но Эраста Петровича эта беззаветная любовь не растрогала.
Потерев грудь (проклятые лёгкие!), вице-консул сказал лишь:
– Это не записка. Это стихи.
– Стихи?! – поразился Сирота. – Ну что вы! Я
знаю, что такое русские стихи. Здесь нет рифмы. «Меня – тебя» – это не рифма.
Рифмы может не быть в белом стихотворении, но там есть ритм. Например, у
Пушкина: «Вновь я посетил тот уголок земли, где я провёл изгнанником два года
незаметных». А тут ритма нет.
– И всё же это стихи.
– Ах, может быть, это стихотворение в прозе! –
осенило Сироту. – Как у Тургенева! «Чудилось мне, что я нахожусь где-то в
России, в глуши, в простом деревенском доме».
– Может быть, – не стал спорить Эраст
Петрович. – Так или иначе, Софье Диогеновне ничто не угрожает. Я п-понятия
не имею, куда вы её спрятали.
– Так вы… Вы просто хотели меня выманить! – Сирота
залился краской. – Что ж, вам это удалось. Но я ничего вам не скажу! Даже
если ваши синоби станут меня пытать. – При этих словах он снова
побледнел. – Лучше откушу себе язык!
Эраст Петрович слегка поморщился:
– Никто не собирается вас пытать. Сейчас вы встанете и
уйдёте. Я встретился с вами, чтобы задать один-единственный вопрос. Причём вы
можете на него даже не отвечать.
Перестав что-либо понимать, Сирота пробормотал:
– Вы меня отпустите? Даже если я не отвечу?
– Да.
– Что-то я вас… Ну хорошо-хорошо, спрашивайте.
Глядя ему в глаза Фандорин медленно произнёс:
