– Да. Цурумаки при мне отправился к Булкоксу и полчаса
спустя вернулся с сообщением, что поединок состоится завтра в восемь утра на
холме Китамура, над Блаффом.
– И вы полезете в эту ловушку?
– Разумеется. Не беспокойтесь, Всеволод Витальевич, на
этот случай у меня подготовлен резервный план. Может быть, удастся обойтись и
без сбора доказательств.
– А если он вас убьёт?!
Фандорин небрежно дёрнул плечом – мол, подобный исход планом
не предусматривается.
– Это будет очень красивая смерть, – внезапно
сказал Сирота и отчего-то весь вспыхнул.
Кажется, в этом случае у меня будет шанс попасть в разряд
«искренних людей», подумал Эраст Петрович, заметив, что глаза письмоводителя
горят возбуждённым блеском. Пожалуй, к портретам маршала Сайго и Александра
Сергеевича прибавится ещё один.
– Простите, господа. Я что-то устал. П-прилягу…
Он вышел, стараясь не шататься, но в коридоре был вынужден
опереться о стену, а едва переступив порог квартиры, вдруг почувствовал, что
пол превращается в подобие корабельной палубы – палубу повело вправо, потом
вздыбило влево, и в конце концов она вовсе ушла из-под ног. Эраст Петрович
упал.
На время он, видимо, потерял сознание, потому что открыл глаза
уже лёжа в постели, и Маса прикладывал ко лбу что-то холодное. Это было
невыразимо приятно. Фандорин поблагодарил: «Аригато» – и снова провалился.
Приходили Асагава и доктор Твигс. Из-за их плеч выглядывал
сержант Локстон, почему-то не в кепи, а в широкополой шляпе. Они смотрели на
лежащего Эраста Петровича молча, переглядывались между собой.
А потом их сменило другое видение, сладостное – О-Юми. Её
лицо было не таким прекрасным, как наяву: бледное, осунувшееся, грустное, и
растрёпанные волосы свисали на щеки, но Фандорин всё равно ужасно обрадовался.
– Это ничего, что ты не очень красивая, – сказал
он. – Только, пожалуйста, не исчезай.
Она улыбнулась – коротко, всего на мгновение и опять
посерьёзнела.
Подушка, на которой покоилась голова больного, вдруг сама
собою приподнялась, перед губами Фандорина оказалась чашка.
– Пей, пей, – прошелестел милый голос, и Эраст
Петрович, конечно же, выпил.
Питьё было горьким и пахучим, но он смотрел на тонкую руку,
которая держала чашку, и это помогало.
– Ну вот, а теперь спи.
Подушка опустилась обратно.
– Где ты была? – спросил Фандорин, лишь теперь
поняв, что О-Юми ему не привиделась. – Я так ждал тебя!
– Далеко. На горе, где растёт волшебная трава. Спи.
Завтра голова заболит ещё сильней. Это будут прочищаться протоки крови. Нужно
потерпеть. А в полдень я дам тебе второй отвар, и тогда боль пройдёт, и
опасность минует. Засыпай, спи крепко-крепко. Я не уйду, пока ты не уснёшь…
Тогда нужно как можно дольше не засыпать, подумал он. Что
может быть лучше: лежать и слушать тихий голос.
Днём – нет, никогда.
Лишь ночью слышится мне
Твой тихий голос.
Радужными крылышками стрекоза
Фандорин проснулся вскоре после рассвета, терзаемый
жесточайшей мигренью. Вчера боль была глухая, накатывавшая приступами, а теперь
в висок будто ввинтили шуруп, и всё поворачивали, поворачивали, хотя он и так
уже вошёл по самую шляпку, дальше некуда. Однако неумолимая сила продолжала
затягивать винт, и казалось, череп вот-вот не выдержит, треснет.
Но хуже было то, что снова исчезла О-Юми. Открыв глаза,
Эраст Петрович увидел у кровати одного Масу, державшего наготове тазик со льдом
и мокрое полотенце. Госпожа ушла, кое-как объяснил он. Перед полуночью.
Накинула плащ и ушла. Сказала, что вернётся. Велела приготовить лёд.
Куда ушла? Зачем? И вернётся ли?
Мысли были мучительны. Благодаря им и ледяным компрессам на
время удалось забыть о шурупе.
Секундант прибыл в половине восьмого, одетый соответственно
торжественности момента – в чёрный сюртук и чёрные брюки, вместо всегдашней
фески – цилиндр, совершенно не шедший к щекастой физиономии Дона.
Титулярный советник был давно готов. Его измученное лицо
белизной не уступало рубашке, но галстук был повязан аккуратно, пробор глянцево
блестел, кончики усов являли образец симметрии.
Сомневаясь в актёрских способностях своего камердинера,
Эраст Петрович не стал ему объяснять, что Цурумаки теперь определён в главные
акунины, поэтому Маса встретил гостя со всей почтительностью. О цели раннего
визита слуга, слава Богу, тоже не знал, иначе непременно увязался бы следом, а
ему было велено оставаться дома и дожидаться О-Юми.
Сели в экипаж, поехали.
– Всё исполнено, – заговорщическим тоном сообщил
Дон. – Слух пущен. Место для подглядывания удобное. Свидетели будут,
можете не сомневаться.
Смотреть на румяное, улыбчивое лицо злодея было тягостно, но
титулярный советник сделал над собой усилие, поблагодарил и заговорил о погоде.
Погода для сезона дождей была просто чудо: пасмурно, но сухо, и бриз с моря.
Карета забиралась по шоссе все выше и выше. И набережная, и
чопорные особняки Блаффа остались внизу. Вокруг были холмы, кустарники,
песчаные дорожки для моциона.
– Они уже здесь, – показал Цурумаки.
В стороне от дороги, на круглой площадке, с трех сторон
окружённой густыми зарослями, чернели три фигуры. Один из мужчин снял шляпу,
чтоб вытереть лоб платком, – по рыжей шевелюре Фандорин узнал Булкокса.
Второй был в алом мундире и при сабле, под мышкой держал длинный свёрток. У
третьего между ног стоял саквояж. Вероятно, врач.
– Эге, а вон и публика, – довольно хмыкнул
японец. – Зрительный зал полон.
Место, действительно, было выбрано с расчётом. Хоть кусты
вроде бы и прикрывали ристалище от чужих глаз, но впечатление приватности было
обманчивым. Прямо над площадкой нависала скала, поверху тоже поросшая какой-то
растительностью, и там, среди зелени торчали цилиндры, котелки, даже белела
пара дамских зонтиков. Если б из-за туч выглянуло солнце, то наверняка блеснули
бы и окуляры театральных биноклей.
Публика будет разочарована, подумал Фандорин, ступая по
влажной от росы траве.
Секундант Булкокса сухо кивнул, назвался – майор Раскин.
Назвался и врач – доктор Штайн.
– Мне нужно сказать нечто важное господину
Булкоксу, – сказал титулярный советник, когда майор развернул перед ним
шёлковую тряпку, в которую были завёрнуты две шпаги.
«Резервный план» был элементарно прост.
