В кабинете горел яркий, слегка подрагивающий свет. Суга
стоял на том самом стуле, который давеча приставил к стене вице-консул. В руке
у интенданта чернел большой револьвер (кажется, шведский «хагстрем»),
фандоринский «герсталь» лежал на столе.
«ГОЛЫЙ ВИЦЕ-КОНСУЛ ЗАСТРЕЛЕН В КАБИНЕТЕ НАЧАЛЬНИКА ПОЛИЦИИ»,
мелькнуло в голове дипломата.
Ерунда, стрелять он не станет. Здесь не герметическое
помещение, где стены гасят звук. Услышат дежурные, прибегут. Зачем ему? Но
живым отсюда, конечно, выпускать не собирается.
Не останавливаясь, лишь коротко взглянув на интенданта,
Фандорин прямиком направился к выходу.
– Куда это вы? – удивился Суга, спрыгивая на
пол. – Так и пойдёте голышом по управлению? Оденьтесь. И потом, вас не выпустят.
Я провожу.
Револьвер начальник полиции спрятал, показал пустые ладони.
Мол, слово своё держу.
Собственно, в намерения титулярного советника и не входило
разгуливать по коридорам в чем мать родила. Смысл манёвра заключался в ином:
увести интенданта подальше от тайника, а главное – вынудить повернуться к нему
спиной.
Сработало!
Суга смотрел, как вице-консул натягивает свой
мефистофельский наряд, а между тем из дверцы бесшумно вынырнул Асагава и взял
генерала на мушку.
«Как же этот ловкач собирается меня убивать? – гадал
Эраст Петрович, надевая гимнастическую туфлю. – Нужно ведь, чтобы на
паркете не осталось крови».
– Интересный вы человек, мистер Фандорин, –
рокотал Суга, добродушно посмеиваясь в подкрученные усы. – Вы мне даже
нравитесь. Мне кажется, у нас немало общего. Оба любим нарушать правила. Как
знать, может быть когда-нибудь судьба сведёт нас вновь, и необязательно в
качестве оппонентов. Сейчас у России и Японии, вероятно, начнётся период
охлаждения отношений, но лет эдак через пятнадцать-двадцать всё переменится. Мы
станем великой державой, ваше правительство поймёт, что нами невозможно
манипулировать, с нами нужно дружить. И тогда…
Забалтывает, понял Фандорин, приметив, что интендант как бы
ненароком приближается к нему. Руки небрежно согнуты в локтях, ладони
выставлены вперёд – как бы для жестикуляции.
Вон оно что. Убьёт без всякой крови. С помощью дзюдзюцу или
какого-нибудь иного дзюцу.
Спокойно глядя в лицо противнику, титулярный советник принял
оборонительную позицию, которой его научил Маса: одно полусогнутое колено
выдвинул вперёд, руки выставил перед собой. В глазах Суги блеснула весёлая
искорка.
– С вами приятно иметь дело, – усмехнулся он и уже
не прячась изготовился к схватке.
Левая ладонь повёрнута кверху, правая рука, согнутая в локте,
отведена за спину, одна ступня оторвана от пола – просто танцующий Шива. «Это
что ещё за дзюцу на мою голову?» – вздохнул вице-консул.
– Посмотрим, каковы вы в единоборстве, – уютно
промурлыкал полицейский генерал.
Но до единоборства, слава Богу, не дошло.
Выбрав момент, Асагава в два прыжка подлетел к интенданту и
стукнул его рукояткой по шее. Наблюдать за спорой, виртуозной работой
потомственного ёрики было одно удовольствие. Упасть обмякшему телу он не дал –
подволок к креслу, усадил. Одним движением вытянул обмотанную вокруг пояса
верёвку, быстро привязал запястья Суги к подлокотникам, щиколотки к ножкам, в
рот засунул мундштук – знакомый Фандорину хами. Не прошло и двадцати секунд, а
супостат уже был спеленут по всей японской полицейской науке.
Пока интендант хлопал глазами, приходя в чувство, победители
совещались, как быть дальше. Звать дежурного офицера или лучше дождаться дня,
когда в здании будет много чиновников. Вдруг дежурный – человек Суги?
Дискуссию прервало мычание, донёсшееся из кресла. Генерал
очнулся и мотал головой, явно хотел что-то сказать.
– Ну, хами я вынимать не стану, – сказал
Асагава. – Лучше сделаем вот как. – Правую руку пленника прикрутил за
локоть, зато развязал запястье. Сунул интенданту листок бумаги, обмакнул в
чернильницу ручку.
– Пишите.
Суга, скрипя пером и разбрызгивая чёрные капли, размашисто
накалякал что-то сверху вниз.
– «Дайте умереть», – перевёл инспектор. – Ещё
чего. Подлый предатель! Ты хлебнёшь позора сполна, и твоя отрубленная голова
будет торчать на шесте.
Эраст Петрович был настроен миролюбивей, хоть и ненамного.
– Схема, – напомнил он. – Пусть скажет, кто
там обозначен главным кружком, и тогда умирает себе на здоровье, если ему
охота. Захочет – убьёт себя и в тюрьме, вы не сможете ему помешать. Разобьёт голову
об стенку, как Сухорукий, либо при первом же допросе откусит себе язык, как
Горбун.
Засопев, Асагава нехотя отправился за схемой. Вернулся,
сунул интенданту под нос загадочный листок.
– Скажешь, кто был во главе заговора, – позволю
умереть. Прямо сейчас. Согласен?
Не сразу, далеко не сразу Суга кивнул.
– Это схема заговора?
Пауза. Кивок.
– Пиши имена.
И он написал. По-английски:
– «Just one name».
При этом посмотрел на Фандорина – уговор получался тот же,
лишь роли переменились.
Чувствуя, что, если нажимать дальше, сделка может сорваться,
Эраст Петрович сказал:
– Ладно. Но самое главное.
На несколько секунд интендант закрыл глаза – видно,
готовился. То ли к предательству, то ли к смерти. А верней всего, и к тому, и к
другому.
Решительно сжал ручку, обмакнул в поднесённую чернильницу и
стал медленно выводить букву за буквой – на сей раз не иероглифами и не
латиницей, а катаканой, слоговой азбукой, которую Фандорин уже умел разбирать.
«Бу», прочёл он. Потом «ру», «ко», «ку», «су».
Бу-ру-ко-ку-су?
Булкокс!
Ну конечно!
Всё сразу встало на свои места, с глаз титулярного советника
словно упала пелена.
Ты правда хочешь,
Чтоб однажды пелена
Упала с глаз?
Слово есть слово
В Йокогаму возвращались первым, семичасовым поездом. Про
конспирацию особенно не думали, сидели рядом, но не разговаривали. Впрочем, в
вагоне кроме вице-консула и инспектора никого не было. Вагоны второго и
третьего класса, те были битком набиты клерками и приказчиками, ехавшими в Йокогаму
на службу, а для пассажиров первого класса час был слишком ранний.
