На этом, кажется, спешные дела были окончены. Василий
Александрович спустился в ресторан и с большим аппетитом покушал, причём не
копейничал — даже позволил себе коньячку. Официанту на чай дал не
экстравагантно, но прилично.
И это было только началом чудесной метаморфозы армейского
замухрышки.
С вокзала штабс-капитан поехал на Кузнецкий мост, в одёжный
магазин. Сказал приказчику, что по ранению отставлен «вчистую» и желает
обзавестись приличным гардеробом.
Купил два хороших летних костюма, пиджак, несколько пар брюк,
штиблеты с гамашами и американские ботинки, английское кепи, соломенное канотье
и полдюжины рубашек. Там же переоделся, потрёпанный мундир спрятал в чемодан,
шашку велел упаковать в бумагу.
Тут вот ещё что: в магазин Рыбников приехал на обычном
«ваньке», а укатил на лаковой пролётке, из тех что берут полтинник за одну
только посадку.
У типографской конторы Фухтеля щеголеватый седок выгрузился
и ждать его не велел. Ему нужно было забрать заказ — сотню cartes de visite на
имя корреспондента телеграфного агентства Рейтера, причём имя-отчество на
карточках было его, рыбниковское, — Василий Александрович, а фамилия
совсем другая: Стэн.
Оттуда новоиспечённый господин Стэн (или нет, чтоб не
путаться, пусть уж остаётся Рыбниковым) отбыл и вовсе на пятирублевом лихаче.
Велел доставить его на Чистые пруды в пансион «Сен-Санс», только сначала
заехать куда-нибудь за букетом белых лилий. Молодцеватый кучер почтительно
кивнул: «Понимаем-с».
* * *
Премилый ампирный особняк выходил оградкой прямо на бульвар.
Судя по гирлянде из разноцветных лампиончиков, украшавшей ворота, пансион,
должно быть, выглядел особенно нарядно в вечернее время. Но сейчас во дворе и
на стоянке для экипажей было пусто, высокие окна белели опущенными гардинами.
Рыбников спросил, дома ли графиня Бовада, и подал швейцару
свою карточку. Не прошло минуты — из глубин дома, который внутри оказался
гораздо обширнее, чем выглядел снаружи, выплыла сдобная дама — немолодая, но
ещё и нестарая, очень ухоженная, подкрашенная столь умело, что лишь опытный
взор заметил бы следы косметических ухищрений.
При виде Рыбникова чуть хищноватое лицо графини на миг
словно поджалось, но сразу вслед за тем просияло любезной улыбкой.
— Дорогой друг! Драгоценнейший… — Она искоса
взглянула на визитную карточку. — Драгоценнейший Василий Александрович!
Безумно рада вас видеть! И не забыли, что я обожаю белые лилии! Как мило!
— Я никогда ничего не забываю, мадам Беатриса, —
приложился к сверкающей кольцами руке бывший штабс-капитан.
При этих словах хозяйка непроизвольно дотронулась до
великолепных пепельных волос, уложенных в высокую причёску, и взглянула на
склонённый затылок галантного гостя с беспокойством. Впрочем, когда Рыбников
распрямился, на полных губах графини снова сияла прелестная улыбка.
В убранстве салона и коридоров преобладали пастельные тона,
на стенах сверкали золотыми рамами копии Ватто и Фрагонара. Тем впечатлительней
был контраст с кабинетом, куда её сиятельство провела посетителя: никаких
игривостей и жеманностей — письменный стол с бухгалтерскими книгами, конторка,
этажерка для бумаг. Было видно, что графиня — человек дела и терять время
попусту не привыкла.
— Не тревожьтесь, — сказал Василий Александрович,
садясь в кресло и закидывая ногу на ногу. — Всё в порядке. Вами довольны,
здесь от вас не меньше пользы, чем раньше, в Порт-Артуре и Владивостоке. Я к
вам не по делам. Устал, знаете ли. Решил взять небольшой отпуск, пожить на
покое. — Он весело улыбнулся. — По опыту знаю: чем больше вокруг
бардака, тем спокойнее.
Графиня Бовада обиделась:
— У меня не бардак, а лучшее заведение в городе! Всего
за год работы мой пансион приобрёл отличную репутацию! К нам ходят очень
приличные люди, которые ценят благопристойность и тишину!
— Знаю-знаю, — всё с той же улыбкой перебил её
Рыбников. — Именно поэтому я с поезда сразу к вам, дорогая Беатриса.
Благопристойность и тишина — как раз то, что мне нужно. Не обременю?
Хозяйка очень серьёзно ответила:
— Не нужно так говорить. Я вся в вашем
распоряжении. — Немного поколебавшись, деликатно спросила. — Не
угодно ли отдохнуть с какой-нибудь из барышень? Есть очень славные. Обещаю —
забудете об усталости.
— Не стоит, — вежливо поблагодарил телеграфный
корреспондент. — Возможно, мне придётся прогостить у вас две-три недели.
Если я вступлю в особенные отношения с кем-то из ваших… пансионерок, это может
вызвать ревность и склоку. Ни к чему.
Беатриса кивнула, признавая резонность довода.
— Я размещу вас в апартаменте из трех комнат, с особым
входом. Это отделение для клиентов, готовых платить за полную приватность. Вам
там будет удобней всего.
— Отлично. Ваши убытки, разумеется, будут возмещены.
— Благодарю. Помимо отгороженности от основной части
дома, где по ночам иногда бывает довольно шумно, в апартаменте есть и другие
удобства. Комнаты соединены потайными дверьми, что может оказаться кстати.
Рыбников хмыкнул:
— Держу пари, что там есть и фальшивые зеркала, через
которые удобно вести секретное фотографирование. Как в Артуре, помните?
Графиня улыбнулась и промолчала.
Квартирой Рыбников остался доволен. Потратил несколько часов
на обустройство, но в не совсем обычном смысле этого слова. К уюту и комфорту
эти домашние хлопоты отношения не имели.
Лёг Василий Александрович за полночь и устроил себе царский
отдых, какого не имел уже давно — проспал целых четыре часа, вдвое против
обычного.
Слог второй
в котором Маса нарушает
нейтралитет
Пассажир из шестого купе не разочаровал Эраста Петровича.
Напротив, версия выглядела чем дальше, тем перспективней.
На станции Фандорин отыскал возницу, который увёз
торопливого субъекта с берега Ломжи. Показания хорошенькой дамы подтвердились —
крестьянин сказал, что немец и в самом деле отвалил сотню.
— Почему немец? — спросил инженер.
Возница удивился:
— Да нешто наш кинет сотню, когда тут красная цена
пятиалтынный? — Подумав, добавил. — И говор у него чудной.
— Какой именно «чудной»? — допытывался Эраст
Петрович, но туземец объяснить этого не сумел.
