Эраст Петрович был уверен, что тщедушный прожигатель жизни
сейчас дрогнет. Но вздрогнуть пришлось самому титулярному советнику.
– А! – воскликнул арестованный. – Это его
содержанка, да? Она шпионит на русских? Ну конечно! Слуг в доме не было, только
она!
– Какая содержанка? О ком это вы? – поспешно
(пожалуй, слишком поспешно) переспросил Фандорин. Сердце сжалось. Не хватало
ещё навлечь на О-Юми беду! – Не нужно б-болтать у раскрытого окна, где вас
могут подслушать чужие уши.
Трудно было понять, удалось ли ему этой репликой сбить
Онокодзи с опасного подозрения. Но откровенничать князь не пожелал.
– Ничего говорить не буду, – угрюмо буркнул
он. – Позор позором, но жизнь дороже… Ваш агент напутал. Ничего такого про
интенданта Сугу я не знаю.
И дальше стоял на своём. Угрозы скандала на него не
действовали. Онокодзи лишь твердил, что требует немедленно известить токийскую
полицию об аресте представителя высшей знати, двоюродного племянника четырех
генералов, кузена двух министров, соученика двух императорских высочеств и
прочая, и прочая.
– Япония не допустит, чтобы князя Онокодзи держали в
иностранной кутузке, – заявил он напоследок.
«Он прав?» – взглядом спросил Фандорин у инспектора. Тот
кивнул.
«Что же делать?»
– Скажите, сержант, у вас, наверное, очень много дел по
переписке, отчётности, всякой документации? – спросил Асагава.
– Да нет, не очень, – удивился Локстон.
– Ну как же, – с нажимом произнёс
инспектор. – Вы отвечаете за целый Сеттльмент. Тут живут граждане
пятнадцати государств, в порту столько кораблей, а у вас всего две руки.
– Это да, – признал сержант, пытаясь понять, куда
клонит японец.
– Я знаю, что по закону вы обязаны сообщить нам об
аресте японского подданного в течение двадцати четырех часов, но вы ведь можете
и не уложиться в этот срок.
– Могу. Дня два-три понадобится. А то и четыре, –
стал подыгрывать американец.
– Стало быть, денька через четыре я получу от вас
официальное извещение. У меня тоже очень много дел. Нехватка штатов, еле
справляюсь. Пока доложу в департамент, может миновать ещё дня три…
Онокодзи прислушивался к этому разговору со всё нарастающим
беспокойством.
– Послушайте, инспектор! – вскричал он. – Но
вы и так уже здесь! Вы знаете, что я арестован иностранцами!
– Мало ли что я знаю. Я должен быть извещён об этом
официально, согласно предписанной процедуре, – наставительно поднял палец
Асагава.
Титулярный советник решительно не понимал, что означает этот
странный манёвр, но отметил, что лицо арестанта странно задёргалось.
– Эй, дежурный! – крикнул сержант. – Этого в
камеру. Да пошлите в бордель за его одеждой.
– Что нам даст эта проволочка? – вполголоса
спросил Фандорин, когда князя увели.
Асагава ничего не ответил, только улыбнулся.
* * *
Снова была ночь. Снова Эраст Петрович не спал. Он не мучился
бессонницей, сон словно бы перестал существовать, в нем отпала потребность. А
может, всё дело было в том, что титулярный советник не просто лежал в постели –
он прислушивался. Дверь в коридор оставил открытой, и несколько раз почудилось,
будто крыльцо скрипит под лёгкими шагами, будто кто-то стоит там, в темноте, и
не решается постучать. Однажды, не выдержав, Фандорин поднялся, быстро прошёл в
прихожую и рывком распахнул дверь. Разумеется, на крыльце никого не было.
Когда стук, наконец, раздался, он был отрывистым и громким.
О-Юми так постучаться не могла, поэтому сердце Эраста Петровича не дрогнуло. Он
спустил ноги с кровати, принялся натягивать сапоги, а Маса уже вёл по коридору
ночного гостя.
То был констебль муниципальной полиции. Сержант просил
господина вице-консула срочно прибыть в участок.
Фандорин быстро шёл по тёмному Банду, постукивая тростью.
Сзади, зевая, плёлся Маса. Препираться с ним было бессмысленно.
В полицию слуга входить не стал, уселся на ступеньке, свесил
стриженную ёжиком голову, задремал.
– У япошки судороги, – сказал вице-консулу
Локстон. – Орёт, бьётся головой о стенку. Падучая, что ли? Я от греха
велел связать. Послал за вами, за Асагавой и за доктором Твигсом. Док уже
здесь, инспектора пока нет.
Вскоре явился и Асагава. Выслушав сержанта, нисколько не
удивился.
– Так скоро? – сказал он и больше ничего объяснять
не стал. Странное спокойствие инспектора, да и весь его «манёвр» объяснились,
когда в комнату вошёл доктор Твигс.
– Добрый вечер, джентльмены, – приветствовал он
титулярного советника и инспектора. – Это не эпилепсия. Обычная
абстинентная конвульсия. Этот человек заядлый морфинист. У него все вены на
руках исколоты. Тут, конечно, ещё и следствие истеричности, слабость характера,
но вообще-то на такой стадии человек не может обходиться без очередной дозы
более двенадцати часов.
– Я же говорил вам, Фандорин-сан, что князь подвержен
всем существующим порокам, – заметил Асагава. – Теперь он у нас
запоёт по-другому. Идёмте.
Камера представляла собой закуток в коридоре, отгороженный
толстой железной решёткой.
На деревянных нарах сидел связанный по рукам и ногам
Онокодзи, трясся в ознобе, клацал зубами.
– Доктор, сделайте мне укол! – закричал он. –
Я умираю! Мне совсем плохо!
Твигс вопросительно поглядел на остальных.
Локстон невозмутимо жевал сигару, Асагава разглядывал
страдальца с довольным видом. Лишь вице-консулу было явно не по себе.
– Ничего, – сказал сержант. – Через недельку
выйдете на свободу, тогда и уколетесь.
Князь взвыл, согнулся пополам.
– Это пытка, – вполголоса произнёс
Фандорин. – Вы как хотите, господа, но я такими методами добиваться
показаний не желаю.
Инспектор пожал плечами:
– Разве мы его пытаем? Он сам себя пытает. Не знаю, как
у вас, иностранцев, но у нас в японских тюрьмах заключённым наркотиков не дают.
Может быть, в муниципальной полиции другие правила? Вы держите морфий для
облегчения страданий арестованных морфинистов?
– Ещё чего. – Локстон восхищённо покачал головой. –
Ну вы, Гоу, и молодчага. Есть чему поучиться.
На сей раз Гоэмон Асагава не стал протестовать против
американской фамильярности, лишь польщенно улыбнулся.
