– Полтос…
Римский-Корсаков разочаровался и в своем левом ухе, нажал на кнопку спикерфона, поставил трубку на стол и сел в кресло, чтобы спокойно разобраться в новых реалиях.
– Сюжет фактически тот же, – успокоил Иванов. – Футбольные руководители принимают Хлестакова за важную шишку. Тот наобещал им золотые горы, наврал с три короба – вот они и отдали ему телевизионные права на показ своих матчей. Договорились на всякие распилы и откаты. В том числе и борзыми щенками. Хлестаков почувствовал, что должно свершиться возмездие, и скрылся в неизвестном направлении. А над клубными боссами и председателем всего российского футбола Виталием Мутко звучит трубный глас. Путин посылает Дмитрия Медведева в качестве ревизора разобраться с чиновниками, забывшими об интересах рядовых болельщиков. Каково, а? Николай Андреевич, есть ведь тут гражданский пафос?!
– По-моему, тут жесточайшая ерунда и сплошной гражданский идиотизм, – патетически разозлился Римский-Корсаков.
– А хоть бы и ерунда, – согласился Иванов. – Зато оплачиваемая. Я вот долги отдам, а Николай Васильевич давно хотел по святым местам в паломничество.
– И кто же платит за этот, как вы изволили выразиться, гражданский пафос? – подпустил иронии Николай Андреевич.
– Николаю Васильевичу, кажется, Администрация президента, а мне, наверное, «Лукойл», спартаковские сановники. Они как раз и попросили изобразить рабочих, стоящих у огромного нефтяного потока. Некоторые в трудовом порыве чуть ли не с головой окунулись в черное золото. И вот вдалеке появляется долгожданный вратарь. Все знали о том, что рано или поздно он должен прийти, чтобы спасти «Спартак». Болельщик со стажем, сжимающий древко красно-белого флага, первым заметил мессию и указывает на него остальным. А Плетикоса уверенным шагом приближается к группе страждущих болельщиков. Вот так!
Николай Андреевич выслушал и сухо проинформировал деградировавшего художника, каким образом тот может перевести деньги. На том и распрощались. После разговора был включен телевизор. Для эмоциональной разрядки. Но в нем как назло играли в футбол. Какая-то причуда сознания напомнила композитору, что он точно так же гонял мяч в ящике. Но Николай Андреевич отогнал эту дерзкую навязчивую мысль, хотя попутно всплыли совсем уж откровенные подробности, вроде паса от Пушкина. Гоголь опять-таки маячил где-то вдалеке. Чепуха, отравляющая подсознание!
А потом, к счастью, в телевизоре пошел снег и отвлек от блужданий по закоулкам памяти. Он валил густо и заретушировал контуры тех, ради кого слабохарактерный Иванов променял искусство на житейскую выгоду. Футболисты мельтешили подобно запоздалым мартовским снежинкам. А Николай Андреевич погружался в меланхолию, из которой способно вывести только очень-очень высокое чувство. И оно нагрянуло!..
Картина третья
Профиль ангела, грачи и спартачи
Метель перестала засорять глаз. Погода успокоилась. Небо, правда, окончательно так и не прояснилось. Легкой грусти пейзажу добавляла обветшалая колокольня. Чуть ближе набухали мрачными красками сарай и забор. А на переднем плане находилась корявая и вследствие этого печальная береза, на которой вместо привычных грачей появлялись портреты заграничных персонажей. Алексей Кондратьевич Саврасов собственными руками вживлял эти чуждые элементы в свою знаменитую картину «Грачи прилетели». Им руководила миниатюрная девушка в кожаной куртке. Так и возникли на ветвях молодые симпатичные лица: Фогель, Хильдебранд, Савиола, Бабел, Амелиа. С помощью лестницы-стремянки Саврасов взобрался к самым гнездам и проволокой прикручивал портреты.
– Что это? Кто это? – закричал Николай Андреевич, которого затрясло не только от очередного поругания шедевра, но и от промозглой сырой действительности. – Кем вы засоряете полотно?
– Здравствуйте! – напомнил Саврасов о правилах вежливости, сделал шаг назад и по колено провалился в талый, просевший снег. – Вот, познакомьтесь, Карина. Болельщица «Зенита». Мы теперь вместе трудимся. Карина мне помогает с перформансом. Или я ей помогаю…
Николай Андреевич остался безмолвен. Нет, он не забыл о правилах этикета, он не потерял дар речи после того, как за один день обогатился новыми словами «полтос», «баннер» и «перформанс». Он влюбился! Не с первого взгляда, как принято говорить в таких случаях. Влюбился с определенного ракурса. Карина медленно поворачивала голову, и когда она повернулась в профиль… Вот тут-то и накрыло! То, что дальше, – это уже не важно. Анфас – милое личико, не более того. Даже заурядное. Анфас – для документов. Для пошлой действительности. Для того, чтобы смотреть в глаза, если не веришь, если хочешь пронзительным взглядом внутрь души заставить совесть девушки выдать хитрость, коварство или измену. Но разве ангела можно в чем-то подозревать?
В профиль Карина походила на благовещенское существо с полотна Леонардо, которое Римский-Корсаков видел полгода назад в галерее Уффици, когда путешествовал по Италии. И помнится, Иванов вернул тогда при встрече три тысячи. Правда, через месяц опять попросил две. Лучше бы вернул тысячу, а на две попросил отсрочку – было бы честнее. Впрочем, все это такая мелочь, такая пошлость теперь!..
Карина снова развернулась своей ангельской стороной к смятенному Николаю Андреевичу. А деловой ракурс девушки был обращен к расщепленному пню у березки. Там работал маленький переносной телевизор. Ящик шумел, понятное дело, футболом. «Зенит» проигрывал. Какому-то «Сатурну». Саврасов тоже обозначил интерес к происходящему на экране. Николаю Андреевичу вдруг представилось, что Саврасов – это от слова «совращение», но он тут же устыдился подобной идеи.
– Угловой, угловой! – скандировала Карина.
Саврасов от волнения выронил Кежмана в сугроб. Мяч взвился в воздух, и какая-то буйная голова во–гнала его в ворота. Карина возликовала и в счастливом порыве прыгнула на Николая Андреевича, чтобы расцеловать его в губы, – так ее переполняли эмоции. От нее не слишком приятно пахло сигаретами, и была она неопрятна, но ее влажный чмок обдал композитора таким провоцирующим жаром, что он почувствовал абсолютно юношеское шевеление плоти. Даже не шевеление, а прямо-таки буйство! Он еле сдерживал себя. Только присутствие Саврасова за–ставляло его оставаться в рамках приличий. И возраст вроде бы уже… Но Николай Андреевич меньше всего хотел думать про свои годы.
Саврасов немедленно разлил коньяк из блестящей фляжки в маленькие изящные металлические рюмочки.
– Радуюсь ничьей, как победе! – зажмурилась Карина.
– А мы тогда так и не смогли спасти матч. – На Николая Андреевича снова напали какие-то смутные образы из прошлого, но, к счастью, ликующая Карина не обратила на них ни малейшего внимания.
– Давайте выпьем за знакомство, – снисходительно успокаивал молодость Алексей Кондратьевич.
– Текке – красавчик! – Карина превозносила автора гола, просто-таки смаковала его фамилию с шикарным французским коньяком.
И Николая Андреевича прожгла жуткая ревность. Молодой гладиатор вызывает у нее восхищение, а у него, великого русского композитора, жалкий зябнущий вид. И нос, наверное, покраснел на холоде.
