Она переложила в сторону мою руку, точно посторонний предмет.
«Дина, это жестоко. Тебе нравится меня мучать?»
«Никто вас мучать не собирается… Да, вот именно: вы стары и безобразны. Что вы вообразили? Вы, кажется, забыли, что я вам ничем не обязана. Знаете что: одевайтесь. Я устала».
«Дина, послушай. Мы должны решить… Тебе надо переселиться».
«Куда это?» — спросила она брезгливо.
«Ко мне, куда же ещё».
«Мне и здесь хорошо».
«По крайней мере, не будем карабкаться на шестой этаж».
«Вас никто не заставляет!»
Мы лежали рядом, время было заполночь. Событие уже произошло, ребёнок родился. Он лежал на соломе, и солдаты Ирода уже рыскали по окрестным сёлам. Диковинные пришельцы, чужестранцы в роскошных пёстрых одеждах, с подарками, на верблюдах, спрашивали у встречных на ломаном арамейском наречии, как проехать к Вифлеему, и люди праздновали это событие, праздновали своё собственное детство; а мы, никому и ничему не принадлежавшие, — мы лежали и ссорились.
«Переселиться, — буркнула она, — легко сказать. Это значит жить вместе».
«Да. Жить вместе. — Я добавил: — Это будет разумней во всех отношениях».
«Кроме одного».
«Интересно, какого же?»
«Жить вместе — это значит, что вы на мне женитесь, а я выхожу за вас замуж. Или я слишком самонадеянна?»
«Дина, — сказал я с упрёком. — Конечно. Конечно! Как только ты скажешь, мы идём в мэрию». Я снова повернулся к ней, она оттолкнула меня, сердясь и бормоча: «Ну что это… перестаньте». Мы лежали рядом, моя ладонь покоилась на её животе поверх халата.
«Но это не обязательно».
«Что не обязательно?»
«Не обязательно итти в мэрию».
«Это от тебя зависит, Дина, как ты захочешь; хочешь, зарегистрируемся. Не хочешь, пожалуйста…»
«И венчаться в церкви?»
«Можно и в церкви».
«В православной? Или…?»
«Это не так важно».
«Главное — поселиться вместе, да?»
«Да».
«Вместе жить».
«Да. Вместе».
«Будем последовательны, — сказала она. — Вместе жить, это значит спать в одной кровати. Или как вы это себе представляете?»
«Да».
«Вот так, как сейчас».
«Да… то есть нет».
«Вы хотите сказать, что…?»
«Ты находишь в этом что-то оскорбительное?»
«Не перебивайте меня. Конечно, ничего оскорбительного тут нет. Вы хотите, чтобы я стала вашей любовницей. Это невозможно».
«Почему?» — спросил я тупо.
«Потому что невозможно».
«Но всё-таки».
«Потому что это значит, что каждую ночь мы будем вместе. И каждую ночь это должно будет происходить, или не каждую, но это не важно… У вас, конечно, были женщины?»
«Дина, к чему этот разговор…»
«Пожалуйста. Прошу вас. Как это происходило?»
«Да никак».
«Но всё-таки».
Я гладил её живот. Я проник под халат.
«У тебя слишком тугая резинка. Это вредно…»
«Вы не ответили».
«Что ты хочешь узнать?»
«Как это происходило».
«Как… Обыкновенно».
«Ага. Значит, это для вас обыкновенное дело».
«Ты прекрасно знаешь, что нет».
Разговор иссяк. Мы лежали рядом.
«Сволочи».
«Что?» — спросила она.
«Это я так… Почему же всё-таки мы не можем… вместе?»
«Почему, почему. Неужели я должна объяснять?»
«Что за чушь, Дина, ты нормальная здоровая женщина. У тебя будут дети».
«Вот этого, — она усмехнулась, — мне как раз и не хватало».
«Почему??»
«А разве не вы мне объясняли, — сказала она вкрадчиво, с нескрываемым злорадством, — что в этом гнусном мире для детей нет места, что дети нас не поблагодарят, что мы не имеем право производить потомство, потому что не знаем, что его ждёт, разве это не ваши слова?»
«Дина…»
«Да, да. Лично нас это не касается, вы это хотите сказать?»
«Да. Не касается».
«Это всё общие рассуждения, а жизнь есть жизнь».
«Жизнь есть жизнь. Ты права».
«И вообще не об этом речь».
«Не об этом, — сказал я. — О чём же тогда?»
«О вас».
«Обо мне?»
«Да. Вы сами не сможете. Вам только кажется, а на самом деле вы не сможете».
«Что, что не смогу?» — вскричал я, сбитый с толку.
Она вздохнула, как учитель, которому приходится долбить одно и то же непонятливому ученику.
«Хорошо, будем говорить откровенно. Хотя меня просто поражает ваше скудоумие, — или вы притворяетесь? Пожалуйста, уберите руку. Уберите руку… Так вот: я не хочу, чтобы делали вид, будто я нормальная женщина и всё такое. Я не хочу, чтобы на мне женились из жалости, ясно?»
«Ясно», — сказал я.
Это была глупость. Она мне мстила. Мстила нам обоим, вот, собственно, и весь ответ. И надо было действительно быть выдающимся тупицей, чтобы этого не понимать. Лицо её перекосилось, она с ненавистью отшвырнула мои руки.
Может быть, я тоже слишком много выпил. Всё во мне вдруг как-то взорвалось. Стиснув кулаки, я пробормотал.
«Проклятые сволочи. Бль…ляди!»
Я больше не мог сдержать себя, вскочив с постели, метался по комнате, Дина испуганно воззрилась на меня:
«Что с вами, я вас обидела?»
«Что со мной?! — завопил я по-русски, на языке, в котором она могла уловить разве только отдельные слова. — Что со мной… Ты на себя посмотри. Тебе девятнадцать лет! Проклятые гады! Что они с тобой сделали!»
Я остановился.
«Ты передачу видела? Митинг солидарности. Эти бандитские рожи. Борцы за независимость! Кому она нужна? Кому вообще всё это нужно? Что они с тобой сделали, что они сделали с тысячами таких, как ты… И всё это продолжается. И весь мир им аплодирует».
«Послушайте. Сядьте, пожалуйста. В чём дело? Если я…»
«Да причём тут ты…»
«Тогда в чём же дело? Почему вы разбушевались?»
Мне пришлось кое-как объяснить: накануне телевидение транслировало митинг солидарности с борцами фронта национального освобождения. Того самого…
«Ну и что. Господи, какое нам дело!»
Умница, она была права: в самом деле, нам-то что до них. Пусть перегрызут глотки друг другу.
