«А зачем мне, собственно, рано вставать? Я хотел спросить… Может, мне остаться?»
Она подняла брови.
«Я вернулся, Катя, — сказал я. — Вернулся. Ничего не поделаешь».
Чай остыл.
Зов родины
Сие творите в моё воспоминание.
От Луки, 22: 19
I
Пассажир атлантического лайнера увидел в иллюминаторе низкое здание аэровокзала, прочёл название города — греческие буквы — и подумал, что должен был бы испытывать необычайное волнение. Вместо этого им владело странное спокойствие — чувство нереальности. Нереален был прежде всего он сам. Пассажир чинно шагал вместе с другими к широкому входу, который охраняли солдаты в пятнистой полевой форме. В холле, на лестнице — всюду стояли вооружённые люди, почему-то в матросских тельняшках под гимнастёрками нараспашку. Он встал в очередь в зале паспортного контроля, народу всё прибавлялось. Один за другим зажглись стеклянные кубы над контрольными кабинами, люди бросились к другим очередям, толпа смешалась, турист топтался, не зная, куда податься, и очутился в самом конце очереди. Ожидание заняло много времени. Он разглядывал рекламы на стенах. Прислушиваясь к говору соотечественников, различал каждое слово и не понимал, о чём они говорят. Постепенно чувство действительности, то самое чувство, которое сознаёшь только когда оно исчезает, возвращалось к туристу, правильнее было бы сказать — чувство двойной действительности. Точно он сделал шаг на другую половину разводного моста: одна нога здесь, другая там. Мост медленно расходится, а внизу вода. Наконец, он приблизился к барьеру. С чемоданом у ног, держа свою книжечку наготове, он ждал решающего момента. Офицер за стеклом — это была женщина — углубилась в изучение бумаг, мать с малышом на руках, держа за руку другого, засуетилась, посадила ребёнка на полку перед стеклом кабины, рылась в сумочке, требовалось предъявить ещё что-то. Контролёрша безучастно наблюдала за ней. Туристу — малоподходящее слово, он сам не знал, как себя аттестовать, — туристу представилось, как пальцы с кровавым маникюром развернут его паспорт, как контролёрша, прижимая погоном телефонную трубку, произнесёт несколько слов. Приезжего просят «пройти». Комната с зарешечённым окном, с портретом властителя. Приезжий требует, чтобы его соединили с посольством. Ошибаетесь, гражданин, посольство тут ни причём. Но почему его задержали? Это вам объяснят в другом месте.
Хлоп! Удар штемпелем. Счастливая мать удалилась. Он приблизился к окошку. Забытое ощущение человека с неполноценными документами. Что-нибудь непременно оказывается не так; безупречны только фальшивые документы. Он протягивает паспорт и визу, на него смотрят из-под козырька спокойные женские глаза, голос приказывает снять очки. Дама в погонах задумалась. Хлоп, ему возвращают документы. Пассажир минует таможенный контроль — никто не интересуется его чемоданчиком — и выходит в неторопливую суету осеннего города. Блестят лужи, шуршат, подъезжая и отъезжая, машины. Он глубоко вздохнул. Дождь перестал.
Его обступают, наперебой предлагая свои услуги, у этих людей намётанный глаз, в нём тотчас распознали иноземца. Он решил не показывать виду и всё же не удержался, дал понять (тотчас пожалев об этом), что он не новичок в городе. Летят навстречу рекламные щиты, надписи, макаронический язык, не русский и не английский, озябшие женщины на обочине, две и ещё две, высоко открытые ноги, обтянутый зад, одна выбегает на проезжую часть, машет клиенту, другие стоят, переминаясь, руки под грудью, жёлтый глаз светофора проносится мимо, грязный кузов автобуса загораживает путь — водитель в засаленном пиджаке что-то объясняет милиционеру в широкой блиноообразной фуражке с латунным орлом. Мир дробится как бы в расколотом зеркале, город надвигается. Город завладевает гостем, и чувство, которое он испытал в аэропорту, чувство утраченной действительности, оживает вновь, теперь её права узурпирует новая действительность, другая суета оттеснила волнение отъезда. Не доезжая Белорусского вокзала, свернули на правую полосу, почему не прямо? С этими людьми надо держать ухо востро. Шофёр усмехнулся, не удостоив ответом; ленивая снисходительность старожила.
Между тем начинает темнеть, всё больше огней вокруг, день сморщился. Путешественник забыл перевести часы. Он нажимает на кнопки входного устройства, один раз, другой, щёлкнуло, он успел толкнуть дверь, в полутьме поднимается по ступенькам, гремучий, шаткий лифт тащит его наверх.
Слава Богу, хозяйка дома. Он уличил себя в том, что везде ожидает подвоха, лазутчик во враждебном стане. Но ведь так оно и есть. Человек приехал домой и как будто не домой. В совершенстве владеет местным наречием, и всё же нет-нет да и выдаст себя устарелым словечком. Иноземный гость, а как хорошо, легко и свободно изъясняется на языке страны. Иноземный гость вступил в сумрачную квартиру. Хозяйка — интеллигентная дама, милая и гостеприимная, возраст близко к восьмидесяти, ужасно одета, узелок волос цвета семечек. Он пьёт чай, с трудом уместив ноги под ненадёжным столом, и хвалит статуэтки животных из обожжённой глины. Звери стоят на полочках в прихожей, на кухне, в комнате, где помещается стол, книжный шкаф, телевизор, горшки с чертополохом; на шкафу, под столом — картонные коробки с имуществом, всё свободное место заставлено чем-то, негде повернуться: чем человек бедней, тем больше у него добра. Тут же и ложе, на котором предстоит ночевать. Он сразу же отсчитывает доллары.
«Я у сестры. Если что случится…» Что может случиться? Если отключат воду или что-нибудь с электричеством. После этого она долго объясняет, как пользоваться ключами. Вода с грохотом вырывается из крана. Он хотел принять душ, но раздумал. И, засыпая, снова видит зал паспортного контроля, солдат, диковинные рекламы, ярко освещенную кабину, даму за стеклом, в форменном галстуке, с выдающейся грудью.
II
Он проснулся от резкого звонка: участковый милиционер. Бдительный сосед. Нищенка с ребёнком. Или — люди «оттуда»?
В пыльных завесах солнца пляшут искры, он сидит в трусах, между своими коленями на низком диване, почти на полу, среди книг, иссохших растений, коробок из-под обуви, ждёт, когда в дверь позвонят снова. Он иностранный подданный, what on earth you're doing here? Какого лешего. Он спит, оставьте его в покое. Его нет дома. Его нет вообще. Всякий покинувший страну перестаёт существовать, чего ж вы ломитесь к несуществующему человеку?..
Его нет, и всё же он здесь. Поразительно и невероятно: он — здесь. Проходят минуты, за дверью молчание. Звонок не повторился. Он включает радио, женский голос тараторит на чудовищном языке подворотен: на родном языке. За завтраком (добрая хозяйка оставила кое-что в холодильнике) приезжий раздумывает, позвонить ли ему на улице из автомата или прямо отсюда.
«Павел Евгеньевич?»
Заспанный голос: «Какой тебе ещё Павел Евгеньевич».
«Будьте добры Павла Евгеньевича».
«А кто его спрашивает?»
«Знакомый… с ним договаривались».
«Кто договаривался?»
«Знакомый».
