«Вот я и решила». Она наклонилась, приподняла подол платья, чтобы подтянуть чулки. Гость стоял позади нее, она выпрямилась, он лениво обнял ее. Босой, она на каблуках, черные волосы щекотали его лицо.
«И хватило же наглости, – сказала она, – предлагать мне. Никуда я не пойду».
Она сбросила с себя его руки. Он снова обхватил ее за талию.
«Убери лапы».
«Никто тебе не предлагал, сама вызвалась».
«А кто рассказывал, кто меня науськивал?»
«Науськивал?»
«Кому сказано – убери свои грабли!»
«Ну вот что, нам пора».
«Никуда я не пойду».
«Хорошо, я пошел».
«Ботинки не просохли».
«Они до утра не просохнут. Пошли, хватит вертеться. Ты ослепительна. Вот что, одно из двух. Или мы идем, или я позвоню и скажу, что ты раздумала».
«Коротковато, – сказала она задумчиво, – особенно когда сядешь. Может, опустить пониже? И проглажу, одна минута… Далеко идти?»
«Я думаю, пешком – самое разумное».
«Может, не пойдем?»
«Не пойдем».
«Я знаю, почему ты это все затеял. Чтобы от меня отделаться».
«Причем тут я?… Ладно, забудем эту историю. Дай-ка мне портфель, там записная книжка».
«Чего ты с ним все таскаешься?»
«Дела, дуся моя…»
«Какие же это дела?»
Он развел руками, изобразил покорность судьбе.
«Если бы не дела, плюнул бы на все и женился на тебе».
Она скривила губы.
«Только ведь ты за меня не пойдешь. Тебе надо кого-нибудь посолидней».
«Ах, ты гад! Все вы сволочи».
«Хорошо. Дай мне портфель. Сообщим, что визит отменяется, только и делов».
Он крутил телефонный диск.
«Занято», – сказал он.
«Вот если бы ты был кавалером…– приникнув к зеркалу, она покрасила рот, растерла помаду движением губ, вымела кончиком мизинца крошку черной краски в углу глаза, – если бы ты был кавалером…»
«То что?»
«То взял бы такси!»
«Какое тут такси, сюда ни одна собака не поедет…»
Она вздохнула.
«Все– таки коротковато».
Дождя не было. Белесая мгла обволокла тлеющие фонари. Пропали дома, пропал весь район, огни окон светились в пустоте, подъезды появлялись и исчезали в известковом растворе. Немного спустя в тумане обрисовались две фигуры, высокая и пониже, протащились мимо; Илья обернулся, они остановились, точно ждали оклика.
«Гм… девоньки, помогите сориентироваться».
«Заблудились, что ль?»
«Такая каша, ничего не видать».
«Мы сами ищем…»
«Тут должна быть где-то Кировоградская».
«Это она и есть, – сказали девоньки, – тут все Кировоградские. Вам который корпус?»
«Двадцать второй».
«Ну и нам двадцать второй. А, Зинуля? Нам ведь двадцать второй? Евстратова, тебя спрашиваю!»
«Я почем знаю», – сказала высокая.
«Ну, в общем, нам тоже в двадцать второй».
«Это какой корпус? Там должно быть написано».
«Сейчас погляжу, – сказала низенькая. – Двадцать второй!»
«Все в порядке, – сказал Илья, – а вам какая квартира?»
«Нам? Да в общем-то все равно. Зинуля, я правильно говорю? Нам все равно, какая квартира».
«Как это все равно?»
«А вот так, нам все одно, верно я говорю?»
«Ладно болтать-то», – сказала высокая.
«Мы вам мешать не будем, – сказала низенькая, – возьмите нас с собой».
«С собой?»
«Угу».
«Девоньки, – сказал Рубин, – с особенным удовольствием пригласил бы вас в гости. Можно сказать, мечтал всю жизнь. Но войдите в наше положение».
«Мы не будем мешать. Мы в другой комнате будем сидеть».
«Все понятно. Не в том дело. Мы сами идем в гости».
«Ну и что?»
«Да и Зина, мне кажется, не очень расположена».
«Зинуля? Да она только и мечтает. Правильно я говорю?»
«Ладно болтать-то».
«Все понятно. Давайте, милые, так договоримся. Мы сейчас быстро сходим – пятнадцать минут, не больше. Потом возвращаемся и идем вместе. Вы пока погуляйте!» – крикнул он, поднимаясь на крыльцо, и больше их не было, пучина сомкнулась над ними.
В тускло освещенной, шаткой коробке лифта Шурочка разулась, держась за провожатого, вставила ноги в узкие туфли на шпильках. Кабина доехала до последнего этажа и с лязгом остановилась. Дом был повышенной категории, как тогда выражались, другими словами, не совсем новый, согласно правилу: чем новее, тем хуже, – с широким лестничным пролетом, с просторными темными площадками. В полутьме поблескивали высокие обшарпанные двери жильцов. Илья Рубин трижды нажал на кнопку, в недрах квартиры продребезжали три звонка, два коротких и один длинный, издалека слабо отозвался собачий голос, подкатился к дверям, прислушался, пролаял снова свой вопрос.
«Он сейчас скажет, что не ждал нас. Не обращай внимания».
«Какими судьбами, кель сюрприз!– вскричал Олег Эрастович. – А я уж, признаться, и надежду потерял!» Человек, чье имя здесь уже промелькнуло, стоял, держась за дверную ручку, как будто готовый тотчас захлопнуть дверь: это был господин лет пятидесяти, а может быть, семидесяти, малорослый и чрезвычайно импозантный: в голубых усах, остренькой эспаньолке, с холеным мясистым лицом, густобровый, в косо надвинутом лиловом берете на седых кудрях и в пенсне, которое, несколько подбочась, если можно так выразиться, сидело на его породистом носу. Одет был в домашнюю вязаную кофту, на жилистой шее – лазоревая в темный горошек собачья радость, на ногах шлепанцы, отороченные собачьим мехом.
«Наслышан, как же, как же… но не ждал!»
Он помог даме высвободиться из мокрого макинтоша, Шурочка тряхнула головой, ища глазами зеркало, хозяин отступил назад, как бы пораженный ее красотой, открывшимся зрелищем от туфелек и вишневых чулок до нимба волос, церемонно поцеловал руку у застыдившейся гостьи и устремился вперед. Жилище выглядело несколько запущенным и все же роскошным; на стенах в коридоре висели светильники наподобие канделябров, на полу лежал невероятно пыльный ковер; вдобавок квартира оказалась двухэтажной, что указывало на повышенную категорию владельца: как уже сказано, человек – это его жилье. В конце коридора находилась невысокая лестница, перед ней стоял со шляпой в руке деревянный карлик, весьма похожий на Олега Эрастовича, и пудель, вертевшийся под ногами, был тоже копия хозяина. Сам же он напоминал директора театра оперетты или заведующего домом для престарелых работников сцены, словом, лицо административно-художественное; возможно, и был некогда кем-то в этом роде, хотя, по некоторым сведениям, проработал всю жизнь бухгалтером конторы «Заготскот». Малоубедительная версия, принимая во внимание его хоромы.
