— Я знаю, почему вы плачете, — произнесла Хуэйфэй. — Сначала императрица Пэн выжила меня из дворца Се, а теперь вас выгнал оттуда Дуаньвэнь. Все слезы, которыми я обливалась, покидая дворец, давно уже выплаканы. Теперь вы, государь, не должны снова огорчать меня.
Я перестал плакать и сквозь застилавшие глаза слезы стал рассматривать женщину, которую держал в своих объятиях. «Какая удивительная встреча, словно по волшебству. Какое поразительное стечение обстоятельств!»
Я никак не мог отделаться от мысли, что все это ужасный сон. Распахнув одетый на Хуэйфэй легкий жакет цвета морской волны, я нашел у нее на спине ту самую, хорошо знакомую маленькую красную родинку, и в голове у меня вдруг возник вопрос, на который я не мог дать объяснения.
— Я считал, что ты славословишь Будду в уединении монастыря в Ляньчжоу. — Держа ее лицо в ладонях, я повернул его сначала в одну сторону, потом в другую и громко спросил: — Как получилось, что ты здесь и торгуешь собой?
— Я провела в монастыре семь ночей. На восьмую мне не удалось заснуть, я и сбежала оттуда.
— Но почему тебе захотелось сбежать? И почему в такое место?
— Сюда я пришла, чтобы ждать, когда государь снова одарит меня своей милостью. — Хуэйфэй вдруг яростно откинула мои руки, и на ее лице появилась холодная язвительная усмешка. — Вокруг все говорят, что государь Се сейчас на пути в царство Пэн, говорят, что он хочет с помощью солдат Пэн вернуться во дворец. Кто бы мог подумать, что потерявшему царство императору захочется еще и поискать наслаждений в дешевом публичном доме! — Хуэйфэй подошла к туалетному столику и, глядя в бронзовое зеркало, стала пудриться. — Да, я — женщина, потерявшая стыд. Но на своем веку я повидала всяких мужчин и женщин и во дворце, и за его пределами, и кто мне скажет, что такое стыд?
Руки у меня растерянно повисли в воздухе. Я чувствовал смертельную усталость и не знал, что и ответить на встречный вопрос Хуэйфэй. Среди невыносимой тишины я услышал какое-то движение за дверью, она приоткрылась, и кто-то просунул в нее деревянное корыто с горячей водой, от которой шел пар.
— Девятая Барышня, скоро ночь на дворе, пора выбирать фонарь! — Должно быть, это была хозяйка заведения.
— Кому это она? — спросил я Хуэйфэй.
— Мне. Девятая Барышня — это я, — ответила она, лениво поднявшись и подойдя к двери. — Не волнуйтесь, — проговорила она, наполовину высунувшись из двери, — можете оставить синий. Гость желает остаться на ночь.
В опубликованной два года спустя «Тайной истории дворца Се» в описании этой моей случайной встречи с Хуэйфэй в «Чарующем Фениксе» много чего преувеличено и искажено. Изображенные в книге страдающий мужчина и сетующая на судьбу женщина — всего лишь плод воображения и фантазии праздного литератора. На самом деле, когда мы снова встретились после всего пережитого, наши чувства быстро охладели, и между нами закралась враждебность. Именно из-за этой враждебности я потом и ушел, даже не попрощавшись, тайно покинув ставшую проституткой Хуэйфэй и удушливую атмосферу «Чарующего Феникса».
Все три ночи, что я провел в «Чарующем Фениксе», у дверей заведения висел синий фонарь в знак того, что посетителей не принимают. Очевидно, хозяйка понятия не имела о прошлом Хуэйфэй и не представляла себе, что я — опустившийся до простолюдина император. Она просто принимала из рук Хуэйфэй щедрую плату золотом и нисколько не сомневалась, что я — богатый торговец. Я понимал, что Хуэйфэй поступается своими интересами и нарушает правила заведения, чтобы дать мне возможность стряхнуть с себя пыль дорог в месте, где деньги текут рекой.
Дело, в конечном счете, было во мне самом. После нежного любовного соития, «тучек и дождя», я почему-то с сомнением смотрел на это лежащее рядом роскошное тело с белой кожей. Мне все время казалось, что я ощущаю запахи, оставленные другими мужчинами, и вижу их тени. От этого я безумно страдал. Кроме того, любовные объятия Хуэйфэй стали совсем не такими, как тогда во дворце. Я пришел к выводу, что это случилось из-за грубых любителей плотских утех. Именно из-за подлого люда нежная, как журчащий ручеек, девушка из Пиньчжоу стала другой. Прелестная трогательная девчушка, бегавшая когда-то у Царской речки, размахивая руками, как птица крыльями, теперь, похоже, действительно улетела, как птица, чтобы уже не вернуться никогда. От нее осталось лишь падшее тело, которое уже стало смердеть.
Помню яркий и чистый свет луны на третью ночь, хитросплетение уже умолкших улочек и переулков за окном и заснувшую на расшитом ложе Хуэйфэй. Тихонько вытащив у нее из руки красный шелковый платочек, я при свете летней луны над Сянсянь начертал на нем прощальное стихотворение и оставил у ее подушки. За жизнь я написал столько прекрасных лирических строк, что и не счесть, но эти были, наверное, самыми трогательными, как берущий за сердце звук цитры, и, возможно, именно тогда моя кисть выводила их в последний раз.
В «Тайной истории дворца Се» я изображен бесталанным свергнутым правителем, который живет за счет брошенной им и ставшей проституткой наложницы. На самом деле я провел в уезде Сянсянь лишь три дня, а потом отправился дальше в сторону Пиньчжоу в поисках бродячего цирка.
По дороге я видел в основном птиц. Они кружили в небесах у меня над головой, лакомились еще не созревшим рисом на раскинувшихся вдоль дороги полях, а один чижик даже бесстрашно устроился на моих пожитках и оставил на память кучку сероватого помета. В детстве мне особенно нравились сверчки, а в юности мое воображение покорили именно эти вольно парящие в небесах существа. Я знал имена, по крайней мере, двух десятков птиц, умел различать их по голосам и кричать, как они. В своих одиноких скитаниях я встречал немало ученых и купцов, которые, как и я, путешествовали в одиночку. С ними я не заговаривал, а вот с птицами нередко пытался общаться и разговаривать на пустынной пыльной дороге.
— Ван… ван, — кричал я, когда они кружили у меня над головой.
— Ван… ван… ван, — отзывались птицы и быстро заглушали меня своими криками.
От наблюдений за птицами мое стремление найти тот бродячий цирк лишь окрепло. Я понял, что преклоняюсь перед птицами и презираю всех живых существ под небесами, и с моей точки зрения, ничто не было так близко к жизни птиц, как завораживающее умение ходить по канату. Славное зрелище — протянувшийся высоко в поднебесье канат из пальмового волокна, человек, поднимающийся на него, словно облачко, и, словно облачко, скользящий по нему. Что ни говори, мастер-канатоходец — настоящая свободная птица.
Приближаясь к Пиньчжоу, я обратил внимание, что над окрестными деревнями нависла какая-то странная атмосфера: то тут, то там развевались белые траурные флаги, издалека доносились пронзительные звуки труб и барабанов. На дороге в Пиньчжоу, которая в прежние времена была запружена повозками и всадниками, теперь даже пешеходы попадались крайне редко, и от этого мое беспокойство только усилилось. Сначала я думал, что началась война — по всей вероятности, столкновение между только что взошедшим на трон императором Дуаньвэнем и наследниками Западного гуна Чжаояна, повернувшими оружие друг против друга. Но вот вдали показался сам Пиньчжоу, а никаких признаков войны не наблюдалось; городские стены и ров, представшие передо мной в лучах заходящего солнца, были окутаны покоем и тишиной. Над сероватыми домами простолюдинов, желтыми, как земля, буддийскими храмами и кумирнями местных божеств, а также над вздымавшейся к небесам девятиэтажной пагодой клубилась необычная для летнего дня таинственная дымка.
