Посреди этого хаоса Го Сян выплыл на северный берег и, вскочив на коня, поскакал в рыбацкую деревушку, где перебил несколько человек из тех, что сооружали плоты. Никогда не знавший поражений Го Сян обезумел. Он захватил с собой головы трех лодочников и помчался назад в столицу, обливаясь по дороге горькими слезами. Через три дня измызганный и растрепанный, весь в крови и грязи, Го Сян появился у городских ворот. Швырнув все три головы в канаву, он спешился и подошел к одному из часовых.
— Знаешь, кто я? — спросил он.
— Вы — генерал Го, заместитель главы Военного министерства. Вы возглавили карательный поход на юг против Цзитяньхуэй, — ответил тот.
— Верно. А теперь мне пора взять на себя вину и заколоться. — Го Сян вытащил пожалованный ему государем меч и с улыбкой произнес: — Я сообщаю тебе, а ты должен передать государю: Го Сян разбит, и что станется с царством Се — не знает никто.
Последние слова Го Сяна разнеслись по всей столице и за ее стенами и привели в ярость многих гражданских и военных чиновников при дворе. После разгрома Го Сяна у Хуннихэ они несколько дней являлись в Зал Изобилия Духа, выражая готовность возглавить новый поход. Все они: и сановники, занимающие высокие посты, и чиновники рангом пониже — выражали нескрываемое презрение к Ли Ичжи и обществу Цзитяньхуэй. Они считали поражение прямым следствием опрометчивой попытки Го Сяна переправиться через реку и полагали, что стоит сформировать команду отборных подводных пловцов, и отряды Цзитяньхуэй, это бельмо на глазу у царства Се, можно уничтожить за какой-то месяц.
Я чувствовал, что все эти просьбы рвущихся в бой чиновников — чистейшая ложь и что за этим стоят личные амбиции каждого — от стремления продвинуться по службе до желания использовать подвернувшуюся возможность показать, на что ты горазд. Подозрения, что просьбы о назначении в армию — лишь бахвальство, и что за этим ничего не стоит, вызвали немало колебаний, когда пришла пора выбирать командующего для нового похода на юг. Болевшая тогда госпожа Хуанфу была страшно недовольна сложившейся ситуацией. Похоже, она боялась, что в один прекрасный день Ли Ичжи со своими отрядами ворвется к ней в Зал Парчовых Узоров и закроет ей глаза. В конце концов, она сама нашла кандидата на то, чтобы возглавить этот поход, и вызвала его во дворец. Им оказался великий воитель, уже много лет оборонявший наши северо-западные рубежи, генерал Дуаньвэнь.
Изменить решение госпожи Хуанфу я не мог, к тому же более подходящей кандидатуры было и не найти. С какими, интересно, мыслями вернется во дворец Се после стольких лет изгнания мой сводный брат, мой заклятый враг, с которым меня объединяет лишь кровное родство?
По мере того как близился день возвращения Дуаньвэня, внутри у меня все словно немело. Всякий раз, когда передо мной всплывал его мрачный и суровый облик, на сердце наваливалась какая-то непонятная тяжесть. В то время я источал свои милости на словоохотливую и чутко на все реагирующую Ханьфэй. Лежа в моих объятиях посреди расшитых подушек и узорчатых одеял, она без труда поняла, что я не в духе, и засыпала меня вопросами. Многого доверять ей не хотелось, поэтому я отделался шуткой:
— Скоро возвращается волк, чтобы вонзить кое в кого свои клыки.
— Разве великий государь Се боится волков? — прикрыла улыбку рукой Ханьфэй. Она искоса глянула на меня, кокетливо, но с несомненным желанием выведать мои чувства — Я слышала, госпожа Мэн говорила, что на днях во дворец возвращается ваш старший брат. Если Дуаньвэнь и есть тот волк, отправьте его воевать с бунтовщиками и разбойниками, там он, если не сложит голову, то получит смертельные раны. И вы, государь, убьете одним выстрелом двух зайцев, верно?
— Ерунда. Терпеть не могу, когда женщины корчат из себя умниц, — недовольно прервал я болтовню Ханьфэй. — Человек полагает, а небо располагает. Дуаньвэнь человек не простой и не робкого десятка. В этом походе на юг против Цзитяньхуэй он, по всей видимости, выйдет победителем. Я не хочу, чтобы он погиб, а если ему и суждено погибнуть, то пусть это случится после его возвращения с победой во дворец.
По сути дела, я уже раскрыл свои намерения Ханьфэй и напряженно раздумывал над планом атаки на волка. Как и всякий правитель, взошедший на трон ребенком, я плохо разбирался в государственных делах и дворцовых интригах. Я лишь чутко реагировал на честолюбивые замыслы и тайные заговоры, уделяя этому большое внимание и развивая качество, без которого не обойтись ни одному государю. Я был убежден, что Дуаньвэнь — волк, и понимал, что раненый волк может быть еще опаснее.
И вот, ночь в прелестных покоях Терема Блаженства и Благоухания, которая должна была стать незабываемой, обернулась призрачной тишиной. Слышно было лишь, как капает, отмеряя время, вода, и все вокруг казалось вырезанным из бумаги. За окном дул ветер, шелестела под его порывами зеленая трава у стен дворца, и мне вдруг вспомнились сказанные однажды много лет назад слова монаха Цзюэкуна: «Ты не должен считать, что дворец Се будет стоять твердо и непоколебимо во все времена. С любой стороны может налететь ветер, в один миг поднять его в воздух и превратить в кучу мелких обломков. Если когда-нибудь взойдешь на трон, — продолжал он, — то, пусть у тебя будет полный дворец красавиц и огромные богатства, в один прекрасный день ты непременно испытаешь чувство опустошенности и ощутишь себя летящим по ветру листком».
Когда великий военачальник генерал Дуаньвэнь прибыл в столицу, с башни на городской стене кто-то начал пускать хлопушки, ударили барабаны и заиграли музыканты — ну, точь-в-точь торжественная встреча возвращающегося с победой героя. Все это, несомненно, устроил его братец, пинциньский принц Дуаньу. Он выскочил из своего экипажа — на одной ноге шелковая туфля, другая — босая — и с воплями помчался к брату. У городских ворот Дуаньвэнь с братом слезно обнялись, и от этой трогательной сцены некоторые долго всхлипывали. А я сильно расстроился и испытал глубокое чувство утраты.
Дуаньвэнь мне не брат. У меня есть министры, есть подданные, а братьев не было никогда.
Я не стал вручать Дуаньвэню печать военачальника, как мне велела госпожа Хуанфу. Вместо этого, прислушавшись к тому, что придумал мой Главный евнух Яньлан, я устроил Дуаньвэню совсем иную приветственную церемонию. Печать получал победитель поединка на мечах. А принимать в нем участие должны были Дуаньвэнь и Чжан Чжи, офицер, неоднократно предлагавший свою кандидатуру, чтобы возглавить поход на юг. Задумка Яньлана прекрасно вписывалась в невыразимое смешение чувств, царившее в моей душе. Для Дуаньвэня это было одновременно и предупреждение, и мера устрашения, а также в достаточной степени удар по нему. Я же, независимо от того, кто станет победителем, а кто проиграет, рассчитывал получить немало удовольствия от славного поединка.
В то утро я увидел Дуаньвэня в назначенном месте, в дальнем саду дворца. От несущих песок ветров, которые дуют на северных рубежах, его обычно бледные щеки потемнели, а сам он, прежде тонкий, как бамбуковый стебель, значительно раздался в плечах и заматерел. Подчиняясь моему приказу, Дуаньвэнь явился с мечом, а вплотную за ним следовал его простоватый и сластолюбивый по природе братец, пинциньский принц Дуаньу. Коней они оставили у небольшой рощицы, где в торжественном молчании застыл отряд вооруженных стражников. Дуаньвэня я не видел уже довольно давно, и мне показалось, что лицо у него отмечено печатью какого-то таинственного и непостижимого духа, а жестами и походкой он еще больше стал походить на покойного царственного батюшку.
