Он озадачился: «А где ты была?» «Ты рассердишься, ты не любишь его, но я не виновата в этом, я должна была сходить к нему». «Так у кого ты была?»
«У брата. У того, который жил у меня».
Он возмутился: «Что ты вечно лезешь к нему?»
«Не сердись, он ничего не значит для меня, по сравнению с тобой он для меня ничто, но пойми, это все-таки мой брат, ведь мы вместе росли целых семнадцать лет. Он уезжает. Надолго. Я должна была с ним проститься».
Сентиментальное прощание с братом было противно ему: «Куда же уезжает твой брат, что ты должна была прощаться с ним так долго и прозевала все остальное? Уезжает на неделю в командировку? Или, может, на воскресенье за город?»
Нет, он уезжает не за город и не в командировку, это гораздо серьезнее, но она не может сказать об этом Яромилу, зная, что Яромил страшно рассердится.
«И это ты называешь любовью? Если скрываешь от меня что-то, с чем я не согласен? Если что-то утаиваешь от меня?»
Да, девушка очень хорошо знает, что любовь означает взаимное доверие; но он должен понять ее: она боится, она просто боится…
«Чего ты можешь так бояться? Куда уезжает твой брат, что ты боишься сказать об этом?»
Неужели Яромил в самом деле не понимает? В самом деле он не догадывается, о чем идет речь?
Нет, Яромил не может догадаться (в эту минуту его гнев уже едва ковылял вслед за его любопытством).
Наконец девушка делится с ним: брат решил тайком, нелегально, противозаконно покинуть страну; уже послезавтра он будет за границей.
Как так? Брат хочет покинуть нашу молодую социалистическую республику? Брат хочет предать революцию? Брат хочет стать эмигрантом? Разве он не знает, что каждый эмигрант автоматически становится сотрудником чужих шпионских служб, цель которых уничтожить наше отечество?
Девушка согласно кивала головой. Инстинкт подсказывал ей, что Яромил куда скорее простит ей предательский побег брата, чем четвертьчасовое ожидание. Поэтому она кивала головой и говорила, что во всем согласна с Яромилом.
«Какой смысл в том, что ты согласна со мной? Ты должна была отговорить его! Ты должна была задержать его!»
Да, она отговаривала брата; делала все возможное, чтобы отговорить его от задуманного; именно поэтому она и опоздала; хотя бы сейчас Яромил понимает, почему она опоздала; хотя бы сейчас Яромил сумеет ее простить.
Удивительно, но Яромил и вправду сказал, что прощает ей опоздание; однако то, что ее брат уезжает за границу, простить ей не может: «Твой брат стоит на другой стороне баррикады. И потому он мой личный враг. Если вспыхнет война, твой брат будет стрелять в меня, а я — в него. Ты понимаешь это?»
«Да, понимаю», — говорила рыжуля и уверяла Яромила, что она всегда держит только его сторону; она только на его стороне и никогда ни на чьей другой.
«Ты держишь мою сторону? Если бы ты на самом деле держала мою сторону, ты никогда бы не отпустила брата за границу».
«А что мне было делать? Разве в моих силах удержать его?»
«Ты должна была вмиг прийти ко мне, а уж я знал бы, что делать. Однако вместо этого ты врала! Что-то выдумывала о подруге! Хотела обмануть меня! А еще говоришь, что держишь мою сторону!»
Она клялась ему, что и вправду держит его сторону и будет с ним заодно при любых обстоятельствах.
«Если бы то, что ты говоришь, была правда, ты вызвала бы полицию».
Как это, полицию? Неужто она могла бы донести в полицию на собственного брата! Нет, это невозможно!
Яромил не терпел возражений: «Как это, невозможно? Если ты не вызовешь полицию, я вызову ее сам!»
Девушка снова повторяла, что брат есть брат и что она не в силах представить себе, что могла бы донести на него в полицию.
«Выходит, брат для тебя дороже меня?»
Конечно, не дороже, но из этого никак не следует, что она должна была бы пойти и донести на него.
«Любовь значит все или ничего. Любовь либо абсолютна, либо ее нет вовсе. Я стою на одной стороне, он на противоположной. Ты должна стоять рядом со мной, а не где-то между нами. А если ты стоишь рядом со мной, ты должна делать то, что делаю я, хотеть того, чего хочу я. Для меня судьба революции — моя собственная судьба. Если кто-то действует против революции, он действует против меня. А если мои враги не являются твоими врагами, тогда и ты мой враг».
Нет, нет, она не враг ему; она во всем хочет быть с ним заодно; ведь и она знает, что любовь значит все или ничего.
«Да, любовь значит все или ничего. По сравнению с настоящей любовью все меркнет, все остальное превращается в ничто».
Да, она целиком с ним согласна, да, именно так понимает любовь и она.
«И настоящая любовь познается прежде всего по тому, что она совершенно глуха к болтовне окружающих. Но ты постоянно слушаешь, кто что тебе говорит, постоянно принимаешь во внимание взгляды других, а потом этими взглядами попираешь меня».
Господи, она не хочет попирать его, она только ужасается тому, что могла бы страшно навредить брату, что брат мог бы страшно дорого заплатить за это.
«А если бы он и заплатил за это? Если бы заплатил за это, заплатил бы по справедливости. Или, может, ты боишься его? Боишься порвать с ним? Боишься порвать с семьей? Хочешь быть вечно приклеенной к ней? Знала бы ты, как я ненавижу твою страшную половинчатость, твою страшную неспособность любить!»
Нет, это неправда, что она не способна любить; она любит его, как только умеет.
«Да, ты любишь меня, как только умеешь, — смеялся он, — только ты вообще не умеешь любить! Вообще не умеешь любить!»
Она снова поклялась ему, что это неправда.
«Ты могла бы без меня жить?»
Она поклялась ему, что не могла бы.
«Ты могла бы жить, если бы я умер?»
Нет, нет и нет.
«Ты могла бы жить, если бы я покинул тебя?»
Нет, нет и нет, отрицала она, качая головой.
Мог ли он желать большего? Его гнев опал, сменившись сильным волнением. Их смерть внезапно оказалась рядом; сладкая-пресладкая смерть, которую они обещали себе, останься один из них покинутым другим. Он сказал надломленным от умиления голосом: «Я бы тоже не мог жить без тебя». И она повторяла, что не могла бы жить без него и не жила бы, и оба они повторяли эти слова так долго, пока их не заключило в объятие великое заоблачное опьянение; сорвав с себя одежду, они отдались любви; вдруг он почувствовал под рукой влагу слез на ее лице; это было прекрасно; с ним еще никогда не случалось, чтобы женщина плакала от любви к нему; слезы были для него тем, во что обращается человек, когда не хочет быть всего лишь человеком и мечтает перешагнуть свою судьбу; ему казалось, что слезой человек вырывается из своей материальной судьбы, из своих пределов, превращается в дали и становится безграничным. Его необыкновенно растрогала эта влага слез, и он вдруг почувствовал, что тоже плачет; они любили друг друга, и их тела и лица были сплошь мокрыми от слез; они любили друг друга и полностью растворялись друг в друге, их влага смешивалась и стекала, словно две реки, они плакали и любили друг друга, и в эти минуты они были за пределами сего мира, они были словно озеро, которое, оттолкнувшись от земли, возносится к небесам.
