Джимми Кларк, коридорный из отеля «Камберленд», первую, казалось, бесконечную порцию побоев получил в переулке за аптекой, куда приходил обменять вчерашнюю выручку на вечерний кокаин. Уикс подчеркнул, что нынешние проблемы Джимми ничто в сравнении с тем, что с ним будет, если он не выполнит приказ в точности. Любая промашка сделает это избиение светлым воспоминанием.
Дженни Салливан, помощницу прачки в «Йельском клубе», он перехватил в переулке за полквартала от церкви Успения, куда она шла помолиться об избавлении от долга.
Уикс прекратил бить девушку, когда ее начало рвать от боли. Но ее роль в его плане была так велика, что Уикс пообещал ей, если она сделает, как ей приказано, полностью выплатить ее долг. И когда она, избитая, потащилась на службу, боль и страх смешивались у нее с надеждой. Ей нужно было только постоять у служебного входа клуба в поздний час, когда никого поблизости не будет, и украсть ключ от номера на третьем этаже.
18
Исаак Белл и Марион Морган встретились за обедом в «Ректоре». Дворец омаров славился своим зеркальным зелено-золотым интерьером, роскошными скатертями и салфетками и серебром, вращающейся дверью — первой в Нью-Йорке — и блестящими посетителями не меньше, чем самими омарами. Расположенный на Бродвее, ресторан всего в двух кварталах от конторы Белла в «Никербокере». Белл ждал у входа под гигантской статуей грифона, сверкающего электричеством, и встретил Марион поцелуем.
— Прости, я опоздала. Нужно было переодеться.
— Я тоже опоздал. Только что расстался с Ван Дорном.
— Мне придется соперничать с актрисами с Бродвея, которые здесь обедают.
— Увидев тебя, — заверил Белл, — они кинутся в свои гардеробные и будут ломать голову, что надеть.
Через вращающуюся дверь они прошли в ярко освещенный зал, где было около сотни столиков. Чарлз Ректор дал знак оркестру и торопливо пошел поздороваться с Марион. Музыканты заиграли «Сегодня вечером в старом городе будет жарко» — так называлась первая картина Марион о девушке-детективе, которая помешала злодею спалить город. При этих звуках все женщины задвигались, сверкая бриллиантами, все чрезвычайно дорого одетые мужчины оборачивались, чтобы увидеть Марион. Белл улыбнулся, услышав пробежавший по ресторану восторженный гомон.
— Мисс Морган, — воскликнул Ректор, беря ее руки в свои. — Когда вы в последний раз оказали Ректору честь, вы снимали новости. А теперь все говорят о ваших фильмах.
— Спасибо, мистер Ректор. Я считала, что музыку приберегают для красавиц-актрис.
— Красавицы-актрисы на Бродвее — по десять центов за дюжину. А красавица-режиссер — большая редкость, чем устрицы в августе.
— Это мистер Белл, мой жених.
Ресторатор пожал Беллу руку и радостно сказал:
— Поздравляю, сэр! Не могу представить себе на всем Большом Белом Пути более счастливого джентльмена. Хотите спокойный столик, мисс Морган, или такой, чтобы мир видел вашу красоту?
— Тихий, — решительно ответила Марион, и, когда они сели и заказали «Мумм», сказала Беллу:
— Надо же, он меня помнит.
— Может, читал вчерашнюю «Нью-Йорк таймс», — улыбнулся Белл. Она так радовалась приему, что раскраснелась.
— «Таймс»? О чем ты?
— В прошлое воскресенье газета послала на пасхальное шествие репортера отдела моды.
Он достал из бумажника вырезку и вслух прочел:
— Молодая женщина, прогулявшаяся после чая от Таймс-сквер до шествия на Пятой авеню, вызвала сенсацию. На ней было сиреневое атласное платье и черная шляпа с перьями такого размера, что мужчины вынуждены были отступать в сторону, чтобы дать ей пройти. Это ослепительное создание профланировало к отелю «Сент-Реджис» и удалилось на север в красном локомобиле.
Кстати о красном, у тебя уши горят.
— Какой ужас! Написано так, будто я шла по Пятой авеню в поисках внимания. Все женщины нарядились на Пасху. А я надела это платье только потому, что мадмуазель Дюваль и Кристина поспорили со мной на десять долларов, что мне не хватит решимости в этом выйти.
— Репортер ошиблась. Ты привлекала внимание. Если бы ты его искала, то не уехала бы в красном локомобиле, а дотемна прохаживалась бы взад и вперед по авеню.
Марион протянула руку через стол.
— А ты заметил статью на другой стороне?
Белл перевернул вырезку.
— Lachesis muta? О да. Необыкновенная змея. Источает смертоносный яд и свирепа, как судья, приговаривающий к повешению. Знаешь, отель «Камберленд» всего в десяти кварталах от Бродвея. Если хочешь увидеть змею, ручаюсь, я смогу туда пройти с хорошенькой девушкой под руку.
Марион содрогнулась.
Когда принесли шампанское, Белл поднял свой бокал.
— Боюсь, лучше мистера Ректора мне не сказать. Спасибо, что сделала меня самым счастливым джентльменом на всем Большом Белом Пути.
— Ох, Исаак, я ужасно рада тебя видеть.
Они пили «Мумм» и обсуждали меню. Марион заказала египетскую перепелку, заявив, что никогда не слышала о такой птице, а Белл — омара. Начать же решили с устриц.
— Настоящие «Линнхевенз» из Мэриленда, — заверил их официант. — Крупные и присланы специально для мистера Бриллиантового Джима Брейди.
[24]
Если позволите порекомендовать, мистер Белл, мистер Брейди обычно после устриц заказывает утку и стейк.
Белл отказался.
Марион через стол взяла его за руку.
— Расскажи о твоей работе. Что держит тебя в Нью-Йорке?
— Занимаемся шпионажем, — негромко, так что за шумом и смехом его не могли расслышать, ответил Белл. — Это связано с международной гонкой дредноутов.
Марион, привыкшая к тому, что он рассказывает ей подробности своих расследований, чтобы самому лучше сформулировать мысли, так же негромко сказала:
— Совсем не то, что ограбления банков.
— Я сказал Джо Ван Дорну: шпионы они или нет, но, если они убивают людей, они прежде всего убийцы и преступники. Во всяком случае Джо попросил поддержки в Вашингтоне и дал мне всю нью-йоркскую контору и карт-бланш отправлять детективов в любые места страны.
— Вероятно, это связано с оружейником, у которого взорвался рояль?
— Мне все больше кажется, что это не самоубийство, а дьявольское убийство, задуманное так, чтобы выглядеть самоубийством. И тем самым опорочить и человека, и всю систему орудий, которую он создавал. Разумеется, обвинение во взятке окрасило все, к чему он имел отношение.
Белл рассказал о своих сомнениях относительно предсмертной записки Ленгнера, о своем убеждении, что нарушитель, которого видел старик Джон Эддисон, на самом деле был японцем. Упомянул о том, что смерти специалистов по броне и по стрельбе в цель были первоначально представлены как несчастные случаи.
