Ее подняли и понесли на руках куда-то, она не понимала куда. Она провалилась в сон, как в глубокую яму, и на этот раз ей не снилась волшебная страна. Ей приснилось что-то черное и тоскливое, живущее в пустоте среди звезд. Аня не могла понять, живое это существо или неодушевленный предмет; может, природное явление как снег или дождь.
В час пополудни Аню повезли на «скорой» в центральную городскую больницу. Вечером того же дня специальный человек по фамилии Гордеев пил кофе из чашки, прикрепленной серебряной цепочкой к изнанке пиджака. Кофе давно остыл. На ручке чашки виднелась трещинка. Гордеев дорожил чашкой, но прекрасно понимал, что когда-нибудь она разобьется, и боялся этого дня. Он поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее. Служебная машина, едва заметная в темноте проходного двора, замерла в засаде между трансформаторной будкой и развалившимся каменным забором, который находился здесь без всякого смысла с незапамятных времен и мало-помалу разрушился — и в этом тоже не было никакого смысла. Через лобовое стекло был хорошо виден освещенный фасад дореволюционного дома. За высокими окнами тоскливо существовали люди в ожидании Нового года. Время приближалось к полуночи, окна гасли, и вскоре только в одном горел зеленоватый свет ночника. Возле подъезда сидела косматая дворняга, голова которой постоянно заваливалась набок; встряхнувшись, сонное животное возвращало голову в изначальное положение, потом закрывало глаза, и голова снова заваливалась набок; так повторялось несколько раз. Я старый пес, сонный пес, пробормотал Гордеев и тихо засмеялся. Шурша покрышками по мокрому асфальту, к подъезду приблизилось такси. Машина спугнула дворнягу, и та заковыляла в кусты, чтоб лежать там до наступления утра. Из такси вышел крепкий молодой человек. Он перебежал на другую сторону машины, открыл дверцу и помог выбраться молодой женщине в рыжей шубке. Она чмокнула своего кавалера в щеку. Молодой человек заплатил таксисту. Машина уехала, словно ее и не было. Мужчина и женщина немного покурили возле подъезда, о чем-то тихо разговаривая и смеясь. Гордеев различил, что мужчина курит «Донской табак», а женщина «Vogue». Впрочем, это не имело значения. Вскоре они вошли в дом. Гордеев не спеша допил кофе, протер внутренность чашки одноразовой салфеткой, скомкал салфетку и положил в бардачок, к другим таким же салфеткам, а чашку спрятал за пазуху. Вылез из служебной машины, потянулся. Было тепло, гораздо выше нуля, под ногами хлюпала вода. Гордеев с наслаждением вдыхал теплый воздух, чувствуя себя пьяным, хотя после вчерашнего свидания с Надей не выпил ни капли. Хотелось бежать, неважно куда, но Гордеев никуда не побежал: он хорошо понимал, что ему бежать некуда. Он подошел к массивной двустворчатой двери, которая вела в дом, и толкнул правую створку. Внутри пахло пылью и горелыми волосами, на полу валялись брошенные кем-то использованные петарды. Широкая лестница вела наверх, оставляя справа прячущийся в густом сумраке провал, где лежали поломанные швабры, метлы и другой ненужный хозинвентарь. Лампы, заключенные в потемневшие от времени решетки, едва тлели. Металлические ступени откликались при ходьбе: бум-бум-бум. Гордеев провел рукой по деревянным перилам, кожей ощущая глубь десятилетий, из которых вынырнул этот старый дом. Здесь всё преувеличено, подумал он: и лестница, и двери, и потолки. На третьем этаже он свернул налево, отворил незапертую дверь и вошел в темный коридор, в котором пахло жизнью: за первой дверью сегодня ели жареную курицу, за второй не вынесли использованные подгузники, за третьей много курили. Гордеев ударился коленом о ручку оставленного посреди коридора велосипеда и едва сдержал проклятье. Сделав еще пару шагов, он вовремя заметил пирамиду старых кастрюль и аккуратно обошел ее. Нужная дверь находилась в конце коридора. Гордеев достал ключ. Дверь отворилась с легким щелчком. В квартире было прохладней, чем в коридоре. Пахло чистящим средством. На крючке, вбитом в стену, висела рыжая шубка. В глубине квартиры, отражаясь в захватанном зеркале, мерцал слабый свет, слышались приглушенные голоса. Гордеев аккуратно обошел беспорядочно сваленную на полу обувь и осторожно заглянул за угол. Дверь в гостиную была приоткрыта. На диване, боком к Гордееву, сидели мужчина и женщина, перед ними на табуретке расположилась бутылка шампанского, слева и справа от нее — бокалы на тонких ножках. В бронзовом подсвечнике горела свеча. Пятна света колебались на лицах двух человек, которые что-то говорили друг другу, взявшись за руки. Гордеев извлек из кобуры пистолет и шагнул в гостиную. Женщина, увидев его, сначала не поверила глазам, а потом вскрикнула и отодвинулась, закрыв лицо руками; мужчина остался неподвижен. Гордеев заметил у стены стул, поставил его посреди комнаты и уселся напротив дивана. Мужчина смотрел на Гордеева пристально, как будто пытался сообразить: сон это или не сон.
— Здравствуйте, Кошевой, — тихо сказал Гордеев.
— Здравствуйте, шеф, — ответил Кошевой.
Девушка убрала руки с лица; она узнала голос вошедшего.
— Ах, это вы… — пробормотала она.
— Здравствуйте, Оля, — приветствовал Гордеев стриптизершу из клуба «Ваниль». — Я думал, по вечерам вы работаете.
— Клуб на ремонте, — ответила Оля.
— Вот как? Превосходно. А что случилось?
— Крысы, — объяснила Оля.
— Неужели?
Оля пожала плечами.
— В чем дело? — спросил Кошевой. — Зачем вы ко мне вломились?
— Прошу прощения, — сказал Гордеев, — что явился так поздно; однако я обещал вам назвать настоящее имя Молнии еще до нового года, помните? И вот я здесь.
— Это не может подождать до утра? — сухо спросил Кошевой.
Гордеев с тоской наблюдал за лицом Кошевого; он мог подождать до утра, мог подождать неделю, мог подождать еще десять лет: какая, собственно, разница, когда он поговорит с Кошевым и поговорит ли с ним вообще. Однако он слишком устал от этого дела, от этого унылого города, где морозный день сменяется теплой ночью и снег, выпавший утром, к полудню превращается в слякоть; устал от людей, которые говорят с ним и которые говорят о нем за его спиной; устал от интриг отца, который считает свое мнение единственно верным; устал от прилипчивости одинокой девушки по имени Надя; устал от жизни; он просто устал и хочет поскорее со всем этим покончить.
— Вне всякого сомнения, — сказал Гордеев, — это может подождать до утра. Но не подождет. Потому что я пришел назвать вам имя Молнии и назову его. Не переживайте, я не собираюсь тянуть резину. Наверно, вы уже сами обо всем догадались. Иначе зачем бы я пришел именно к вам в это время суток? Помните, Кошевой, как я говорил вам, что мир слишком прост? Помните? Отлично. В нем нет никаких загадок. Никаких тайн. Всюду обыденность и серость. Молния — это вы, Кошевой.
Кошевой сделался красный как рак.
— Что вы несете? Совсем… — Он замялся. — Вы пьяный, да? — Он поднялся, но тут же сел, потому что Гордеев направил на него пистолет.
Оля уставилась на огнестрельное оружие, как на что-то запредельное. Она схватила Кошевого за руку и прижалась к его плечу щекой.
— Нет. — Гордеев покачал головой. — Я не пьяный. Собственно, я давно понял, что убийца вы, но у меня, к сожалению, не было улик, прямо указывающих на вас. Если вас это успокоит, то и сейчас у меня нет стопроцентных улик; однако с этим делом пора кончать.
