— Вы пришли осмотреть квартиру? — спросил Чуркин и сразу понял, как нелепо прозвучал его вопрос: кто станет осматривать квартиру в половине пятого утра.
Он застыл от нехорошего предчувствия. Мужчина повернул к нему розовое гладкое лицо и осмотрел с головы до ног. Чуркин зажал между пальцами сигарету и похлопал себя по карманам в поисках спичек; мужчина без слов протянул ему зажигалку. Чуркин прикурил от трепещущего огонька. Пальцы у него дрожали, и он чуть не уронил сигарету.
— Вы боитесь? — вкрадчиво спросил мужчина.
Чуркин попятился к двери:
— Почему вы так решили?
— Не уходите, — попросил мужчина. — Я хочу перекинуться с вами парой слов. — Он говорил тихо, едва шевеля губами, и Чуркину показалось, что это не он, а дом разговаривает с ним, скрипя дверями пустых квартир, скрежеща разбитой плиткой, хлопая рамами пыльных окон, между стеклами которых навеки замурованы сухие тельца комаров и мух.
— Зачем мне с вами говорить? — сдавленным шепотом поинтересовался Чуркин.
Мужчина придвинулся к нему:
— Но люди должны разговаривать, верно? Как иначе понять, что у ближнего на уме?
— Я не хочу с вами говорить, — пробормотал Чуркин.
— Я так долго вас искал, а вы не хотите со мной говорить? — удивился мужчина. — Что за нелепость.
Чуркин уперся спиной в холодную стену:
— Не хочу. И зачем, черт возьми, вы меня искали?
Мужчина внимательно разглядывал вжавшегося в стену Чуркина. Чуркин докурил и, не найдя поблизости пепельницы, затушил окурок о стену. Он хотел что-нибудь сказать ночному визитеру на прощание, но ничего не сказал, только молча переступил порог. Странный мужчина подошел ближе. Пока Чуркин думал, как бы половчее захлопнуть дверь у него перед носом, мужчина просунул в щель между дверью и притолокой ногу и протиснулся в прихожую, обдав Чуркина терпким ароматом дорогой туалетной воды. Чуркин хотел закричать: может, соседи услышат и придут на помощь, но вспомнил о девочке, которая вытирает пол в спальне, и не закричал. Он тихо попросил: уйдите, пожалуйста. Странный гость не уходил. Он с любопытством разглядывал обстановку в квартире, трогал холодную стену, пробовал каблуком пружинящий коврик возле входной двери. Чуркин следил за его действиями, как заяц, попавший в капкан. Мне было так одиноко, сказал мужчина, так страшно существовать в пустоте, где не слышно голосов и звуков природы. Я жил там, где на зыбком грунте не видно следов, потому что нет никого, кто бы мог их оставить. Мой путь освещали мертвые звезды, дарившие холодный свет каменным мирам, лишенным подобия жизни; обломки сухого льда и базальта тянулись до самого горизонта, как следы тысячелетних бурь, которые никому не страшны, потому что никого нет и не будет. Я видел черные лучи, пронизывающие Вселенную, видел огонь, пожирающий пространство изнутри, видел тысячи неживых глаз, которые глядят в бесконечность, не отрываясь; в них тишина этой Вселенной, и я в центре этой тишины, навеки один, навеки сам… вы можете себе представить такую жизнь? — он уставился немигающими глазами на Чуркина, который с ужасом подумал: боже, этот парень сумасшедший или обкурившийся, чертов наркоман, их так много развелось в последнее время. Он царапал в кармане портсигар, не зная, как поступить. Наверно, лучше молчать, потому что с сумасшедшими иначе нельзя, вон как вращает глазищами, еще накинется, услышав неосторожное слово. Гость дышал через приоткрытый рот, и Чуркин чувствовал вонь гниющих зубов. Он закрыл глаза, надеясь, что, когда откроет их, странный гость исчезнет. Но гость не исчезал. Он продолжал говорить. Здесь так тепло, сказал он Чуркину, в самую холодную зиму здесь гораздо теплее, чем было там. Я ощущаю, как тепло накрывает меня, словно пуховое одеяло; это прекрасно, верно? Верно, кивнул Чуркин, который решил во всем с ним соглашаться. С психами надо всегда во всем соглашаться, он знал это из кино. Чуркин кивал и поддакивал странному незнакомцу до тех пор, пока тому не наскучило его подобострастие.
Оглушительно тикали часы на стене. По грязному полу полз таракан. Мужчина с гладким розовым лицом застыл на пороге спальни. Девочка сидела с тряпкой на коленях и смотрела вниз, считая сколы и трещины в досках пола; кроме сколов и трещин она считала дни, проведенные здесь. Она переводила дни в часы, часы в минуты, а минуты в секунды не переводила, потому что недостаточно хорошо считала. Здравствуй, Анечка, ласково сказал мужчина, я так долго следил за тобой, так долго выбирал момент, чтоб познакомиться с тобой поближе, но этот страшный человек забрал тебя у меня из-под носа. Я без устали искал тебя и вот нашел: не бойся, страшный человек больше не обидит мою маленькую девочку. Теперь с тобой рядом я — тот, кто тебя любит. Аня подняла голову, но не увидела того, кто ее любит. Честно сказать, она ничего не увидела, кроме черного пятна в проеме двери. Она встала, на ощупь двигаясь к выходу. Мужчина с гладким розовым лицом перехватил ее на пороге. Его рука в тонкой кожаной перчатке была тверда как камень. Он потащил девочку за собой, и Аня безропотно последовала за ним. Они вышли из подъезда. На улице появились первые прохожие, спешащие на работу. Мужчина с гладким розовым лицом наклонился к Ане: бедненькая моя, ты так плохо одета, кофточка вся грязная, тебе лучше не показываться на людях до поры до времени. Скоро мы придем в одно хорошее место, и я дам тебе чистую одежду. Он поцеловал Аню в щеку, и девочке показалось, что гигантское насекомое коснулось ее кожи своими клейкими жвалами. Она посмотрела вверх, надеясь увидеть лицо поцеловавшего ее человека, но не увидела ничего, кроме черной фигуры, возвышавшейся над крышами домов; черная тварь, огромная, как колесо обозрения, повела ее через город темными переулками. Неподалеку жили, работали, разговаривали люди, но как Аня ни старалась, она не могла увидеть их. Тварь обходила места скопления людей стороной, безошибочно находя самые пустые улицы, откуда люди ушли навсегда, а если и остались, то жили, затаившись в тесных клетушках малогабаритных квартир, боясь выглянуть в окно. В этом городе так много спящих людей, проскрежетала тварь, их постоянно тянет в сон, многие из них спят с рождения и никогда не проснутся, оставаясь в мире прекрасных фантазий. Это напоминает мне вечный тихий час в каком-нибудь космическом детском саду; правда, забавное сравнение, Анечка? Анечке не было забавно. Она никогда не любила тихий час, но слова черной твари пробудили в ней воспоминания. Она вспомнила последний утренник в детском саду: мама купила ей белое платье и вплела в волосы ленту. Аня хотела, чтоб отец увидел, какая красивая у него дочка, но он не пошел на утренник, потому что устал после ночной смены и проспал целый день на диване. Вернувшись с утренника, Аня долго стояла возле дивана, жалея бедного папу. Чувство безотчетной нежности к безобразному человеку, от которого пахнет сигаретами и пивом, накатывало на нее; не существовало причин любить отца, но Аня всё равно любила, потому что это был ее единственный папа, который катал ее на руках и гулял с ней во дворе, и по ее зову шел смотреть песочные замки, которые она строила, и говорил тихим, лишенным надежды голосом: как красиво, Анечка, у тебя талант. Он каждый раз повторял эти слова, и Аня сомневалась, что он на самом деле так думает, но была благодарна ему за эту ложь. А однажды случилось чудо: отец будто бы проснулся от дурного сна. Он стал веселым и настоящим, каким Аня всегда его видела за отмирающей кожей из тоски и отчаянья. Он помогал ей делать уроки и играл с ней, отвел в исторический музей, где Ане понравилось рассматривать старинные фотографии и казачьи шашки, купил полосатый свитер с оленями, о котором Аня давно мечтала, сводил в театр на детский спектакль «Остров сокровищ». Потом Аню похитили. Дни, проведенные в неволе, она почти не помнила. Они представлялись ей чередой унижений, которым ее подвергал маленький человек с дрожащими руками, и единственным ее счастьем было царапать на обоях слова «мама» и «папа».
