— Так что вы говорили про Лелуша? — спросила Надя. — Это персонаж аниме, я правильно поняла?
Ерема не ответил.
— Вы работаете в игрожуре, — вспомнила Надя. — И пишите статьи для аниме-портала «World Art», верно?
Ерема молчал. Он рассматривал Надино лицо и подмечал в нем мелкие недостатки: уродливую родинку возле виска, морщинки в уголках глаз, безобразный локон, падающий на лоб; в любом хентае можно найти девушку посимпатичнее. С мыслью о хентае Ерема встал из-за стола, вежливо попрощался и ушел. Надя осталась одна. Ей хотелось плакать, но она не видела ни одной причины, чтоб заплакать, и поэтому ее глаза оставались сухими. К ней подсел вдребезги пьяный Гордеев. Он проснулся после тяжелого сна лицом в тарелке и теперь пытался найти собеседника. Он меня ударит, подумала Надя. Хорошо если ударит; тогда я хоть что-нибудь почувствую. Но Гордеев не собирался бить Надю. Он пытался сохранить ясность рассудка и не сблевать. Надя коснулась его руки: вам плохо? Нет, сказал Гордеев. Очень жаль, сказала Надя. Гордеев поднял голову: почему вам жаль? Не знаю, сказала Надя, я всего лишь пытаюсь поддержать разговор.
— Какой смысл поддерживать разговор? — спросил Гордеев. — Всё равно вы одиноки, я одинок, все вокруг одиноки, а я к тому же пьян в стельку.
Надя призналась:
— Мне бы хотелось прочесть хоть чьи-нибудь мысли, чтоб понять.
— Что понять? — спросил Гордеев.
Надя пожала плечами:
— Не знаю.
— Вы феерическая дура, — сказал Гордеев.
— Офигеть, — возмутилась Надя, — уселся за чужой столик, еще и оскорбляет. Вали-ка ты отсюда.
Гордеев как раз собирался уходить, но после слов Нади передумал. Он откинулся в кресле и положил руки на подлокотники. Надя подозвала официантку: девушка, скажите этому человеку (она кивнула на Гордеева), что ему здесь не место. Светочка испуганно посмотрела на нее и ушла. Надя хотела возмутиться поведением обслуживающего персонала, но не стала, потому что в этой стране ничего не изменится — возмущайся, не возмущайся. Вот бы я родилась где-нибудь в Испании, подумала Надя. Ей бы хотелось родиться в Испании в эпоху географических открытий. Стало душно, она расстегнула верхнюю пуговку на блузке. Гордеев следил за ней. Что-то страшно нелепое виделось ему в этой девушке. Знаете, сказал он, вы напоминаете мне одну проститутку. О, не сочтите это за грубость, я ничего не имею против проституток; я вообще не имею ничего против, даже против насильников и убийц. Он вынул из-за пазухи чашечку на цепочке: прошу прощения, я не очень ясно выражаюсь. Вы понимаете меня? Надя кивнула: я вас прекрасно понимаю. Сначала вы обозвали меня дурой, а теперь сравниваете с проституткой; великолепный образец современного мужчины. Гордеев разволновался: прошу прощения, у меня не очень хорошо получается общаться с женщинами; во всем виновато рациональное мышление, которого женщины лишены. Ах, оставьте, сказала Надя, размешивая ложечкой сахар, я уже привыкла, что все мужчины одинаковы. Гордеев разволновался еще сильнее; он решил показать Наде удостоверение, чтоб она убедилась, что он не такой, как другие мужчины; однако остатками трезвого ума Гордеев понимал, что в случае с Надей это ни к чему. Тем не менее привычка оказалась сильнее, и он все-таки достал удостоверение и помахал им у Нади перед носом. Надя даже не взглянула на документ. Рассердившись, Гордеев приподнялся и хлопнул удостоверение перед нею на стол: глядите! Ну? Что скажете?! Надя не смотрела. Гордеев вскипел: какое свинство, почему вы продолжаете меня игнорировать? Надя хмыкнула: хотите сказать, ваша сущность заключена в этом клочке бумаги? Гордеев не знал, что ответить, и поэтому презрительно промолчал, чтоб все вокруг поняли, что Надя сморозила глупость. Он взял удостоверение и пригладил корешок указательным пальцем: дело не в документе, сказал он, а в моей блестящей логике, которая позволила мне его получить; странно, что приходится объяснять очевидные вещи. Вы всегда на свидании тычете в девушку своим удостоверением, сказала Надя, я угадала? Гордеев опять не знал, что ответить, и снова промолчал, на этот раз еще более презрительно, чтоб Надя почувствовала себя униженной. Однако Надя не почувствовала себя униженной. Она вообще ничего не чувствовала, кроме страха, что придется возвращаться на стылую набережную.
— А почему вы напились? — спросила она. — В вашей жизни случилось горе?
Гордеев задумался.
— Я не умею горевать; я пью, потому что в этом городе по-другому нельзя.
— Звучит как жалкое оправдание, — заметила Надя.
Гордеев стукнул кулаком по столу, отчего задрожали вилки и ложки, но вовремя сообразил:
— Вы ведь нарочно нарываетесь.
Он помялся:
— Скажите, как вас зовут?
— Надя, — представилась она, — а вас?
Гордеев поклонился:
— Гордеев. О, не смущайтесь, я предпочитаю, когда меня называют по фамилии.
Надя покачала головой:
— Я не смущаюсь, мне всё равно.
Гордеев разозлился. Для убедительности своего статуса он еще раз помахал в воздухе удостоверением, затем спрятал его в карман и предложил:
— Давайте прогуляемся?
Надя вздрогнула. Гордеев решил, что она промолчит. Но она все-таки ответила:
— Возле старого речного вокзала ребенка повесили, мне не хочется отсюда выходить.
Гордеев вздохнул:
— Возле речного вокзала? Этого следовало ожидать.
Надя нахмурилась:
— Зачем вы так говорите, будто что-то знаете, я ведь понимаю, что вы ничего не знаете, вы просто пытаетесь произвести на меня впечатление.
Гордеев вскипел. Чтоб успокоиться, он схватил с подноса у проходившей мимо Светочки рюмку абсента и выпил. Затем решительно поднялся и схватил Надю за руку.
— Вы правы, я ничего не знаю, я ничто, тля, червь, вы помогли мне осознать мою никчемность, о боже, куда я качусь, куда катится весь этот мир, давайте подышим свежим воздухом, вы так бледны, здесь невообразимо душно.
— Какой банальный набор фраз, — фыркнула Надя.
— Не спорю, — сказал Гордеев.
— Недавно я чуть не выпрыгнула из окна, — призналась Надя как бы между прочим.
Гордеев кивнул: мужественный поступок. Он не вполне разбирал Надины слова, да и свои слова понимал с трудом: они выскакивали из его проспиртованной глотки как резиновые мячики, без надежды на понимание. Надя забрала в гардеробе вещи. Гордеев предупредительно раскрыл зонт. Они вышли из ресторана. С голых веток им на головы сыпался мокрый снег. Электрическая дорожка петляла среди тополей. Исполинские здания выплывали из тумана, как доисторические чудовища. В лужах отражались рекламные огни. Возле здания старого речного вокзала курили полицейские, и вороны кружили над трупом повешенной девочки в коричневых колготках с дырочками на коленках.
— Как страшно, — прошептала Надя.
