В этот момент один из зигзагов молнии ударил в высоченную сосну, стоявшую неподалеку. Раздался оглушительный треск, — и сосна вдруг стала валиться набок. А потом грохнулась на землю, полностью перегородив преследователям доступ со стороны центрального входа.
Сосна была такой громадной, что ее верхушка задела крышу дома и, кажется, даже повредила ее. При падении дерево зацепило преследователей, потому что раздались нечеловеческие вопли, сопровождаемые ругательствами. А вслед за ними сосна вспыхнула пламенем — то ли от удара молнии, то ли от фонарей, которые держали в руках преследователи.
Евгения спустилась по лестнице, ее ноги погрузились в траву — мокрую и холодную, но такую приятную. Женщина обернулась, заметив, что занавеска музыкального салона колыхалась теперь со стороны сада, раздуваясь, как гигантский платок, которым бы махал великан, провожая ее в далекий путь.
Женщина взглянула на темную громаду дома. Здесь она провела последние месяцы — месяцы, ставшие самыми невероятными, самыми счастливыми, а потом и самыми ужасными в ее жизни.
И центром всего этого было он — дом. Старинный, таинственный дом, который, казалось, жил отдельной жизнью. Такой красивый и притягательный. И одновременно хранивший столько тайн и секретов…
Теперь же Мухина дача страдала, словно была живым существом, потому что горящая сосна повредила ее крышу. А что, если огонь перекинется на постройки?
Евгения отвернулась, понимая, что времени для сантиментов нет. Она не могла более задерживаться, ей надлежало идти вперед. Потому что только так она могла спасти себя и своего ребенка.
— Пожар! Пожар! — завопил кто-то истошно. — Сосна горит! А вместе с ней и крыша! Надо тушить, надо тушить!
Она двинулась вперед, понимая, что у преследователей появились гораздо более насущные проблемы, чем исчезновение пленницы. И почему они вообще держали ее в доме, как в тюрьме?
Ответ находился в ней самой — в ее чреве. Конечно же, ее ребенок! Они хотели забрать его. Евгения даже и думать не хотела о том, что эти люди намеревались учинить с ним. И с ней самой.
Хотя она знала, что их ждало — смерть. Те, кто охотился за ними, не ведали пощады и были готовы пойти на любое преступление. Ее преследователи были лишены всего человеческого, можно было даже задаться вопросом: а люди ли они вообще?
Но это был вопрос, который в данный момент занимал Евгению меньше всего. Ее ноги утопали в воде, вода лилась с неба, освещенного сиренево-фиолетовыми прожилками молний. Наконец, она пересекла лужайку и оказалась в рощице — теперь разглядеть ее среди деревьев было очень сложно.
Она осмотрелась по сторонам, зябко поводя плечами. И куда теперь идти? Ну конечно же, в городок! Хотя…Хотя, вероятно, ей требовалось двигаться прямиком в Москву. Потому что только там она могла чувствовать себя в относительной безопасности. Только там она могла обратиться к представителям власти, не опасаясь того, что они — заодно с ее преследователями.
Однако стоило ли вообще рассказывать хоть кому-то о том, что с ней случилось? Потому что она не могла ничего доказать, и история звучала более чем неправдоподобно. Даже если она и попадет в руки честных сыщиков, то они элементарно ей не поверят. А что хуже всего, сочтут ее или патологической лгуньей, или типичной сумасшедшей, страдающей манией преследования.
Однако ведь имелись ее записи! Евгения подумала о тайнике, в котором они хранились. Оставалось надеяться, что тюремщики до него не доберутся. И что дом не сгорит дотла, уничтожив свидетельства тех страшных событий.
Но даже если они и сохранятся — что они доказывают? Любой следователь и тем более врач-психиатр могут счесть их плодом ее разбушевавшегося воображения. Ведь тот факт, что события — реальные, а не мнимые! — изложены на бумаге, не делает их в глазах скептических читателей подлинными. Любой и каждый сможет заявить, что все, что написано, выдумка.
Но ее заточение в доме не было выдумкой! И череда странных и зловещих событий тоже не была таковой. В конце концов, все эти смертитоже не были плодом ее воображения!
Только что это доказывает? Евгения знала, что те, кто вел за ней охоту, крайне изворотливы и хитры. И держат все в своих руках. Они приложат максимум усилий, чтобы ей никто не поверил. И захотят во что бы то ни стало заполучить обратно ее — точнее, ее ребенка!
А именно этого она и не желала допустить. Евгения взглянула на пылавшую оранжевым крышу дома. Несмотря на то что ливень уже давно перешел в бурю, огонь не стихал. Словно стихии поставили перед собой задачу — стереть с лица земли Мухину дачу и все, что с ней связано.
А также все, что ее населяло…
Евгения почувствовала, как из глаз у нее заструились слезы. Да, ей было жаль Мухину дачу — как было бы жаль хорошего знакомого или друга. Но, вероятно, случившееся было к лучшему. Потому что все, что произошло с ней — а также со всеми другими, — было, как она поняла, связано с домом. Нет, конечно же, она не считала, что Мухина дача — живое существо. Потому что это было бы верхом глупости. Дом был домом — из камня, мрамора, кирпича, стекла и дерева.
Но тем не менее Мухина дача была эпицентром всех этих событий. Она дала толчок их развитию. И она манила этих странных людей, которые вели на нее охоту. Так же как капкан, установленный охотником, не виноват в страданиях и гибели попавшегося в него животного, так и дом не был причастен к ее судьбе. А также к судьбе тех, кто погиб в нем до нее. И, если не положить этой вакханалии конец, погибнет и после!
Для этого, однако ж, Мухина дача сама должна была исчезнуть с лица земли. И это, судя по всему, сейчас и происходило. Но почему было так больно, почему ей не хотелось уходить отсюда?
Евгения знала, что иного выхода у нее не было. В этот момент вдруг раздался оглушительный, уже знакомый ей треск — и еще одна сосна, пораженная молнией, полетела вниз. И при этом так удачно, что сбила с крыши первую горящую сосну. Ливень же делал свое дело — и огонь на крыше начал затухать.
Значит, не суждено дому было сгореть. Как будто… Как будто силы природы сговорились и приняли решение не стирать Мухину дачу с лица земли.
А вместе с тем и тех, кто живет в доме.
Силы природы… Или иные силы? Но как разумный, рационально мыслящий человек, Евгения не верила ни во что иное. И уж точно — в бабушкины сказки или макабрические страшилки.
Дело было не в них — а в той самой сути, к которой она сумела приблизиться, но так и не смогла разгадать. Дом — этот самый дом — был началом и концом, альфой и омегой, входом и выходом… И если рассуждать логически…
Но в эту ночь ей было не до логики. Потому что она внезапно осознала, что за ночь это была. Последняя ночь апреля.
Она вспомнила все то, что слышала об этом. Разрозненные факты в ее голове вдруг соединились, и Евгения поняла то, что не могла понять все это время.
