– Что ты хочешь сказать?
– Ровно то, что сказала, – Тата улыбается еще шире.
И это обнадеживающая улыбка. Из тех улыбок, что всегда приманивают к себе крошек-лемуров и крошек-колибри. Если сейчас в темных глазах Таты зацветет плющ и забьет из скалы водопад, Белка нисколько не удивится.
– Наверное, сейчас не время об этом говорить, но… Ты должна будешь переехать ко мне в Питер. Глупо жить в каком-то Новгороде, если у твоей сестры есть шикарная квартира в Питере, в центре.
– Как часто?
– Не поняла тебя…
– Как часто ты вспоминала о том, что у тебя есть сестра?
– Но… Мы не общались, да. Прости. Теперь у нас будет масса времени…
– Не так много, как ты думаешь. Но время еще есть.
– Когда этот кошмар закончится…
– Ты полагаешь, он закончится?
– Надеюсь. Ведь самое страшное уже позади. И мы живы… Нам нужно о многом поговорить. Это очень тяжелый разговор, но говорить нужно. О том, что случилось в нашей семье когда-то.
– Я знаю, что случилось когда-то в нашей гребаной семье.
– Знаешь? – Белка потрясена.
– И уже давно.
– Но… Я узнала об этом только сегодня.
– Могла бы узнать раньше, если бы захотела. Но ты ведь не хотела. Никто из вас не хотел, кроме разве что полицейской ищейки.
– Это не так, Тата.
– Это так.
До сих пор улыбка маленькой художницы была сочувственной и ободряющей, – когда она успела трансформироваться в саркастическую гримасу?
– Не хочешь взглянуть на своего лучшего друга?
О ком говорит Тата?
О том, кто лежит за Белкиной спиной. О Повелителе кузнечиков, от которого осталась одна оболочка, туго набитая мечтами красотки-девушки. Белка ни за что не обернется, ни за что!
– Не хочу.
– Неужели неинтересно увидеть, как он изменился за столько лет?
– Нет.
– Взгляни. Могу поспорить, ты удивишься.
– Нет.
– Взгляни.
Тата больше не просит, она приказывает. Этой новой, жесткой Тате невозможно сопротивляться, и Белка послушно оборачивается. Увиденное потрясает ее не меньше, чем воскрешение Таты из мертвых. Да нет же, больше, много больше! Ведь на полу в луже крови, раскинув руки, лежит…
Лёка!
Добродушный деревенский дурачок, даунито, безотказный смешной Лёка! Ни разу не ответивший на прямые оскорбления Маш, терпеливо сносящий подколки всех остальных. И пальцы у него совсем не толстые, просто – крупные.
– Вы ведь знакомы? – насмешливо произносит Тата.
– Лёка…
– Может, имеет смысл познакомиться еще раз? Поближе?
– Лёка… Лёка… Лёка… – повторяет Белка как заведенная.
– Угу. Знаешь, кто он?
– Лёка.
– Сын самого старшего брата и самой младшей сестры. Гнилой плод инцеста сумасшедшей и серийного убийцы. Старухе надо было бы удавить его в колыбели, но она оказалась слишком сентиментальна. Ты помнишь старуху?
То, что испытывает Белка, с трудом поддается описанию. Ужас, отвращение и еще… облегчение и стыд. Как она могла заподозрить Повелителя кузнечиков в страшных преступлениях? Сережа ни в чем не виноват, и он должен приехать сегодня, сейчас!
– А где Сережа?
– Ты помнишь старуху? – Тата не дает Белке сбиться с пути, который известен только ей. Гонит и гонит утлое тельце красотки-девушки по желобу с высохшей кровью.
– Да. Я помню старуху.
– Она была суровой. Не разменивалась на такую мелочь, как любовь.
– Она любила Сережу.
– Ну да, ну да.
– Где Сережа?
– Ты ждала столько лет. Подожди еще немного.
– Это ведь его дом?
– Это его дом. А старухе не позавидуешь, правда? Произвести на свет серийного убийцу и знать об этом. Произвести на свет девочку, которая свихнется и умрет в психбольнице, не дожив до двадцати… Это испытание, нет?
– Я ничего не знала.
– Не хотела знать, – снова холодно поправляет Тата.
– Отец никогда не рассказывал мне…
– Конечно. Мои родители тоже ничего мне не рассказывали. Такова была воля старухи, и никто так и не осмелился ее нарушить. А старуха была самый настоящий кремень, не то что… – Тата осекается.
И громко хохочет, запрокинув голову. Хохочет, сидя среди мертвых тел. В этом есть что-то неправильное, ненормальное.
– А знаешь, что самое удивительное? Все подчинились старухе. И всю жизнь подчинялись, заперли в себе страшную правду и целую жизнь прожили с ней. Думаю, смерть была для большинства из них облегчением.
– Смерть не может быть облегчением.
– Неужели? Разве не о смерти ты думала, когда стояла возле дурацкой ширмы? Наверное, самая младшая, Инга… тоже думала о смерти. Когда связалась со своим старшим братом. Знаешь, как она звала его?
Лу.
«Лу думает, что это хорошо», «Лу сказал, что я красивая». Инга никогда не забывает нарисовать рядом с Лу маленькое сердечко. Лу – первая любовь Инги, мальчик-ровесник, так думала Белка, читая дневник. Но это не мальчик – это ее старший брат.
К горлу снова подступает тошнота, мертвые тела кузенов и кузин кружатся перед Белкой в каком-то дьявольском танце, и лишь маленькая художница сидит неподвижно.
– Знаешь, как она звала его? – снова повторяет Тата.
– Лу.
– Ты сообразительная. Немного похожа на меня. Немного похожа на Ингу. Она тоже была умненькая девочка. И очень чувствительная. Наверное, она бы переросла свою любовь и удержалась у края пропасти. Если бы Лу не сделал с ней то, что сделал, когда ей исполнилось пятнадцать.
– Откуда ты знаешь?
– Я читала ее дневники. Все дневники. А не только один, как ты. Она вела их до самой смерти. И теперь они все у меня.
– Почему… они оказались у тебя?
– Потому что я хотела узнать тайну. В отличие от всех вас. Она осталась в живых только потому, что была его сестрой. И он любил ее. Остальным, которые не сестры… повезло меньше.
– Значит, теперь ты знаешь тайну.
– Все тайны. Все.
– И знаешь, кто убил Асту?
– Да. Ты же сообразительная. Сама можешь догадаться.
– Лёка? – Белка прикрывает глаза.
– В точку, – хохочет Тата.
Почему Белка до сих пор не замечала, какой у нее неприятный, металлический смех? Потому что Тата никогда не смеялась при ней. Не было повода. И они слишком коротко виделись, чтобы Белка могла изучить все эмоциональные проявления художницы. Она совсем не знает Тату, совсем.
