Еще одна неожиданность, на этот раз – неприятная.
Прыгать на дверь и срывать ее с пудовых железных петель бессмысленно. Эта работа ей не по плечу, она не приблизит к решению вопроса; к черту бумажку с планом, да здравствует самодеятельность! Окна в гостиной отпадают, но есть другие окна, не такие неуступчивые. Они есть наверняка!
Белка прикрыла глаза и вызвала в памяти дневную прогулку по окрестностям. Кажется, все окна на первом этаже были закрыты жалюзи, оттого дом и выглядел безлюдным, брошенным. Слово, которое пришло тогда ей на ум, – «запустение». Но оно, это слово, никак не вяжется со внутренней обстановкой виллы, все здесь говорит о том, что за домом следят. И весьма тщательно.
К «дому-непентесу» можно смело прибавить еще одно определение: «дом-перевертыш». Обман, сплошной обман.
Как там говаривала маленькая Тата? Она не то, чем кажется? Это относилось к Парвати, но может относиться к чему угодно. Дом – не исключение.
Сережа – не исключение.
Почему она вдруг подумала о Сереже? Потому что она все время думает о Сереже, с того самого момента, как приехала сюда. Это были самые разные мысли – в основном восторженные, подернутые флером воспоминаний. Воспоминания – все равно что заштрихованная комната на плане, все равно что шахматная доска. Черные клетки – Лазарь и Аста. Исчезновение и смерть. Белые клетки – Повелитель кузнечиков, крошки-лемуры, крошки-колибри, струящийся плющ, струящийся водопад. Белые клетки отторгают черные, черные отторгают белые, соединить их не получается. Не получается собрать шахматную доску воедино. А если нет доски – то и фигуры ставить не на что.
Шахмат не существует.
И не только шахмат. Теперь впору думать, что не существует и Сережи. Иначе он бы давно появился и обнял бы своего Бельча. Где же ты, Сережа?…
Шахмат не существует, остались лишь развеселые бумажные колпачки.
Словно отвечая невеселым Белкиным мыслям, где-то наверху заиграла музыка. Не бравурная и не издевательская, а вполне уместная для этого респектабельного дома: «Cheek to cheek» в исполнении Луи Армстронга и Эллы Фитцджеральд. Танцуя щека к щеке, форменное издевательство! Бумажные колпачки так и не дождались появления Белки и решили сами напомнить о себе.
Ну хорошо же!
Белка в который уже раз взглянула на план. Лестница, ведущая от черного хода на верхние этажи, была изображена в виде штопора. В реальности она тоже оказалась винтовой и, если смотреть на нее снизу вверх, живо напоминала закрученный в спираль аммонит. Металлические пролеты, металлические ступени и лишь перила деревянные. Примерившись, Белка махом преодолела две первых ступени, а затем еще две. Ее шаги легким эхом отскочили от стен, но заглушить Армстронга и Фитцджеральд эху так и не удалось. Напротив, по мере того как Белка поднималась, музыка становилась все громче, интересно, тут все глухие, что ли?
Свет на втором этаже не зажегся с ее появлением, он уже горел, а это могло означать лишь одно: здесь находятся люди. Четверо, как минимум, помимо чернокожего джазового дуэта. И все они спрятались от Белки в гостиной «Роза ветров», именно оттуда доносятся звуки музыки. Подойдя к неплотно прикрытой двери, она осторожно заглянула в щель; позиция была не слишком выигрышной, обзор невелик, но и его вполне хватало, чтобы составить представление об обстановке гостиной. Сверкающий паркет, часть покрытого белой скатертью обеденного стола и стулья, его окружающие. Вернее, один стул, ближний к двери. На нем… сидит Аля! Спиной к двери, но одного взгляда на светлые волосы достаточно, чтобы понять – это она. Ведь Белка – шатенка, Маш – красится в медно-рыжий, а Тата – коротко стриженная брюнетка. Но Таты здесь не может быть по определению, она осталась в старом доме Парвати. Если бы сейчас она оказалась рядом, Белке было бы намного легче: лучшего начала для большой дружбы не придумаешь. А в ожидании этой большой дружбы ей придется действовать одной.
Привет, разноцветные колпачки!
На последних тактах «Cheek to cheek» Белка распахнула дверь и увидела всю сцену целиком. В потоках света, подобно кораблю, плыл стол, и к нему были пришвартованы лодочки-стулья. Некоторые из лодочек так и не дождались своих пассажиров, но ровно половина заполнена. МашМиш, Шило, Ростик, Аля, Гулька. И снова они расположились так же, как и день назад, как и двадцать лет назад. Шило и МашМиш с одной стороны. Гулька и Аля – напротив, Ростик – в торце. Рядом с киношниками (или псевдо киношниками) – два пустых стула. Один из них предназначен для Белки, другой для Таты. Еще один – для Лёки, которого нет. Еще один – для Сережи, которого нет. Еще два… Еще два – для Лазаря и Асты, которых нет, нет, нет! Но есть маленькие шахматы на маленькой доске – собранные все до единой. Есть газовый шарф, когда-то принадлежавший русалке-оборотню и продемонстрированный за ужином Маш. Поблекший от времени, он небрежно наброшен на спинку стула.
Никто не возмущается присутствию этих вещей, как было вчера. Никто не пикируется, не обвиняет друг друга в корыстолюбии, эгоизме, душевной глухоте и прочих неприятных качествах, так свойственных человеку.
Никто не приветствует Белку радостными возгласами, ироническими репликами, плакатом «Ловко мы тебя разыграли?!».
Никто не издает ни звука, потому что все, сидящие за столом, – мертвы.
Осознание этого не сразу доходит до Белки, ведь и Шило, и Ростик, и МашМиш выглядят вполне естественно, их шеи не располосованы ножом, и следов удушения на них нет. Ее многочисленная новообретенная родня сидит, откинувшись на спинки стульев, и кажется, что они просто отдыхают. Внимательно вслушиваются в голос Билли Холлидей, пришедший на смену Армстронгу и Фитцджеральд, – I Only Have Eyes for You.
«Я вижу только тебя» – вот как называется эта песенка. Белке никогда не нравилась Билли, пусть она заткнется!
Пусть, пусть, пусть!
Белка истошно кричит, стараясь заглушить Билли; она кричит так, что ее, должно быть, слышно в старом доме Парвати, и в маленькой бухте с расщелиной, и даже в Ялте, и даже в Турции, куда мальчик Шило так и не добрался на своем надувном матрасе. В Турции живет еще один мальчик – Эмин, сладкий, сахарный, сколько сейчас времени в Турции, в Стамбуле? Даже если разница составляет час или два (час? два? сейчас не вспомнить), время ужина еще не закончилось. И вполне вероятно, что Эмин сидит сейчас за столом, ужинает в баре поблизости от дома или в своем любимом рыбном ресторанчике на набережной Эминёню (дивное созвучие имен). Разница лишь в том, что Эмин может запросто позволить себе макрель и жареную ставридку, а ее кузены и кузины – мертвы.
Все шестеро.
Белка кричит и кричит, но никто, кроме Билли, не слышит ее. Хотя она тоже мертва, жив только ее голос, он льется откуда-то из невидимых Белке колонок. Но и мертвой, Билли есть чем себя занять: она поет. Остальные не знают, что делать, они еще не приноровились к смерти как следует и потому просто сидят, глядя друг на друга остекленевшими глазами. Маш смотрит на бывшего толстяка Гульку – она удивлена; Аля смотрит на Миша – она удивлена не меньше. Непонятно, куда смотрит Ростик, сидящий в торце стола. На своего братца Шило, на шахматы, на шарф?
