Все здесь – ненастоящее.
Все – дурная постановка дурного режиссера, который так до конца и не определился с жанром. Фильм-нуар? Фильм ужасов? Затрапезный детектив? История о маньяке, целых двадцать лет терроризирующем округу? Комната вдруг теряет объем, съеживается до размеров статичного кинематографического кадра. Общий план неожиданно сменяется крупным: вот чемоданы, помеченные начальными буквами имен детей Парвати; вот сундучная русалка – ее совсем не беспокоит сеть, опутавшая хвост, об этом свидетельствует улыбка, одновременно победительная и исполненная презрения к ловцам. Надпись на картинке с пойманной сиреной гласит: «La Vie Parisienne», парижская жизнь. Мечты русалки (обзавестись ногами вместо хвоста и устроиться в кордебалет «Мулен Руж») не менее фантасмагоричны, чем мечта Белки увидеть Сережу; вот книжный шкаф – разноцветные корешки плотно прижаты друг к другу, книг здесь не меньше двух сотен. И все они… «Анжелика».
Книга, которую Аста читала в лето своего исчезновения.
Это кажется невозможным, но крупный план не врет: «Анжелика» в самых разных ипостасях, «Анжелика» когда-либо издававшаяся, сколько переизданий она выдержала? Здесь представлены все. Только теперь Белку окончательно накрывает липкий страх. Кажется, режиссер определился окончательно: эй, ребята, мы снимаем ужастик про серийного убийцу, реквизит готов? Актриса на месте или опять застряла в курилке? На месте? Отлично. И почему посторонние на площадке?
Посторонняя здесь она, Белка. Луч корабельного фонаря бьет ей в глаза подобно софиту, а она все надеется, что сейчас Аля пошевелится, разогнет затекшие ноги, стряхнет с ладоней пыль от старого ковра – «Ловко мы тебя разыграли? А ты и поверила, маленькая глупышка!»
Вот черт, разве она маленькая? Кто внушил Белке мысль, что ей снова одиннадцать? Она сама. Она так страшно хотела вернуться в те времена, когда Сережа был здесь и по-братски опекал ее, что почти поверила в это. Но правда состоит в том, что она не Белка – Полина. Что ей уже давно перевалило за тридцать, что она одинока и несчастлива в любви, что с ее психикой все далеко не в порядке и она принимает желаемое за действительное… Вот только смерти Али она не желала никогда! И ничьей другой – тоже. Почему в ловушку попала именно она? Не Маш и ее братец Миш, никогда не отличавшиеся особой любовью к ближнему, не Шило, не Ростик, не Тата? А то, что это ловушка, у Белки не осталось никаких сомнений. Она была слишком любопытна, слишком легковерна!.. На рубце отчетливо видна буква «А». Это – не клеймо, не татуировка.
Оттиск, который оставило орудие убийства.
Аля была задушена ремнем, что валялся на дорожке зимнего сада. Убийца поступил не слишком осмотрительно, оставив его… Да нет же!
Он все предусмотрел.
Он заманил несчастную Белку в западню, пользуясь известными ей приметами. Он все обставил так, чтобы ей стало по-настоящему страшно. И теперь ему остается лишь демонстрировать свое могущество, а Белка не в силах ничего ему противопоставить. Как не могла противопоставить Аля, а еще раньше – Аста. Ее дух живет в сундучной русалке и во множестве «Анжелик». Асте была знакома эта комната, Белка почти уверена в этом. Быть может, Аста стояла ровно на том же месте, где стоит сейчас она. И держала в руках мрачный дневник Инги Кирсановой. Девочки с выпачканным клубникой ртом, своей тети. И Белкиной, Белкиной тети! Все они связаны родственными узами, в их жилах течет одна кровь, Белка живо представляет себе эту кровь – она клубничного цвета, в ней купаются аммониты с выпростанными на поверхность руками. И никак не понять, машут ли они приветливо или взывают о помощи.
Взывать о помощи бесполезно.
Он появится здесь с минуты на минуту, распахнет дверь, и…
– Где ты? – не выдержав, крикнула она. – Где ты?!
Ничего, ровным счетом ничего не изменилось в проклятой комнате. Все так же ярко горел корабельный фонарь, все так же лежало в сундуке скрюченное тело Али. И часы все так же мерно отстукивали минуты.
– Где ты?! Покажись!
Дверь. Нужно забаррикадировать дверь. Тогда убийца не сможет войти сюда и совершить то, что он уже проделал с Алей. И… возможно с эстонской русалкой-оборотнем, не зря же ее платок оказался здесь. Все это – знаки, которые были оставлены… для кого?
Для Белки.
Ведь это она получила открытку. Никто другой. Это ей был предназначен ключ от виллы «Mariposa». Тот, кто сделал это, знал, что она не устоит. Знал, что она любопытна и при этом умеет хранить тайны. Он знал ее как облупленную – когда ей было одиннадцать. И почти наверняка мог предположить, что за прошедшие двадцать лет она не очень сильно изменилась. Ее душа так и осталась туго забинтованной, как ноги средневековой китаянки из аристократической семьи. Она не выросла ни на сантиметр, но цена изяществу – деформация и боль. Если бы убийца решил вытряхнуть душу из Белки и запихнуть ее… даже не в бабкин сундук, а в короб с насекомыми – долго мучиться ему бы не пришлось.
Но для этого нужно хотя бы представлять, что есть Белкина душа. И следить за ней – хотя бы изредка, краем глаза.
Лишь один человек способен на такое – Сережа.
Но представить его убийцей невозможно. Все Белкино естество восстает против этой абсурдной, кощунственной мысли. Если бы он был сейчас здесь – он все бы ей объяснил, развеял ее страхи, и они вместе посмеялись бы…
Посмеяться не получится. Хотя бы потому, что Аля мертва. Задушена. И неизвестно, что случится с самой Белкой через пять минут. Через мгновение. Заставлять сундуками дверь – бесполезно, она открывается наружу, а не вовнутрь. Но даже если бы это было не так – пользы от Белкиного добровольного заточения немного. Сколько она продержится здесь, в сырой комнате без окон? Чем будет занимать себя долгие часы, а то и дни изоляции? Царапать ногтями стены? Изучать дневник не вполне здоровой девочки Инги? Есть еще шкаф, набитый книгами. И… Аля. Мертвое тело, которое когда-то было Алей. Его можно скрыть от глаза ковром, но оно не исчезнет. Как не исчез в ее сознании Лазарь – мальчик-паучок с хохолком на затылке. Как не исчезла память о родителях, какими она увидела их в морге стамбульского госпиталя. Они были мало похожи на себя живых, хотя при аварии их лица почти не пострадали. Мелкие царапины от разлетевшегося вдребезги лобового стекла не в счет. Но Белка не узнала их, отказывалась узнавать, стараясь оттянуть неизбежное. Смерть Лазаря стала для нее потрясением, смерть родителей – потрясением и горем. Но сейчас… она почти ничего не чувствует. Даже находясь в пяти шагах от трупа.
Девушка из сундука не имеет никакого отношения к Белке. Она всего лишь случайная знакомая и не может быть той смешной крепконогой малышкой, которая провела когда-то рядом с Белкой целый долгий август. Такие малышки обычно украшали поздравительные открытки, которые в изобилии слала выборгская бабушка: Поздравляю с Первомаем! (с обязательным флажком в руках), Поздравляю с Восьмым марта! (с обязательным букетиком подснежников), Счастливого Нового года! (в компании зайцев под елочкой). Нынешняя Аля – не та малышка. При ней нет ни флажка, ни подснежников, ни зайцев. Конечно, это не оправдывает Белкину душевную глухоту, а просто… выдает в ней человека, с которым что-то не так. Вещи и предметы, будь то разбросанные на полу шахматы или татуировка на бамбуке, волнуют ее гораздо больше. И тот, кто заманил ее сюда, был прекрасно об этом осведомлен, потому что… провел тот август с ней. Лазарь играет в шахматы – вот тебе шахматы! У Сережи на руке была татуировка – вот тебе татуировка! И о шахматах, и о татуировке знали все дети…
