Полтора года, ну надо же! Приходится признать, что у Шила просто фотографическая память, если он в состоянии выудить из нее подробности давно минувших дней. Столь полезного качества Полина лишена напрочь, она порой забывает, что происходило с ней не то что полтора года – неделю назад.
К событиям двадцатилетней давности это не относится.
– Я тоже не помню, чтобы меня снимали. Хотя, судя по антуражу, это совсем недавний снимок. И Тата не смогла вспомнить. Она была удивлена. И, кажется, напугана.
– Смахивает на тотальную слежку. Нет?
– Не говори глупостей, – в голосе Полины послышалась неуверенность. – Кому понадобилось за нами следить?
– Наверное, тому, кто сунул под подушки всякую дрянь. Если отбросить эмоции и рассуждать логически.
– Мы уже пытались рассуждать логически. Оттого и оказались здесь, у Лёки. Он больше всех подходит на роль идиотского Деда Мороза.
– Может и так, – покачал головой Шило. – Вот только Лёка никогда не был в Таиланде. И вообще за границей. Все эти годы он крепко держался за бабкин подол. Так тут сиднем и просидел. С места не сдвинулся.
– Учитывая, что… – Полина на секунду задумалась, подбирая нужное слово. – Что он… особенный человек… В этом нет ничего удивительного.
– А меня тут все удивляет! И не могу сказать, что приятно. Я бы и дня в этом змеином гнезде не остался, если бы не… – Шило неожиданно замолчал, так и не закончив фразы.
– Если бы не… что? Бабкино завещание?
Он лишь махнул рукой, и это было вполне объяснимо. Но вот то, что произошло потом, объяснить себе Полина так и не смогла: Шило принялся в ярости пинать айву. Золотисто-желтые, неправильной формы мячи отскакивали от его ботинок и летели бог весть куда – в стены, в верстаки, в несчастный, покрытый ковром топчан. До сих пор Шило казался ей уравновешенным человеком – быть может, самым уравновешенным из вновь приобретенной родни. Но теперь от этой уравновешенности и следа не осталось, а сам он… неожиданно стал копией Маш. Но не той Маш, которая медленно надиралась сейчас в гостиной. А той, которая поклялась когда-то извести Асту. Должно быть, все они связаны между собой гораздо больше, чем кажется Полине: в их жилах течет одна и та же кровь, не исключено, что – дурная. Иначе как объяснить этот неконтролируемый приступ ярости? И – что хуже – как объяснить учиненный разгром Лёке, если летящие в разные стороны маленькие снаряды попадут в коллекцию совершенно невинных механизмов? В коллекцию бабочек на стене? Ничто не уцелеет, а и без того трещащий по швам привычный Лёкин мир обрушится окончательно.
– Успокойся! – крикнула Полина. – Успокойся, пожалуйста!
Наверное, не стоило срываться на ор: одного осуждающего слова было бы достаточно, одного вздоха. Шило замер и несколько раз ударил себя кулаком в скулу.
– Прости, – бесцветным голосом произнес он.
– Ничего.
Резко развернувшись, он пошел к двери и даже успел настежь распахнуть ее, впуская в помещение холод и сырость недавно прошедшего дождя.
– Знаешь, почему я приехал? Не из-за бабкиного наследства. Никогда не жил хорошо, и теперь начинать не стоит. И не из-за того, чтобы увидеть всех вас…
– Выходит, ты соврал?
– Э-э… Не только из-за того, чтобы увидеть всех вас. Так что соврал я самую малость.
– Из-за чего тогда?
– Хочу понять, что произошло здесь двадцать лет назад.
– Ты… знаешь, что произошло здесь двадцать лет назад, – слова давались Полине с трудом. – Все мы знаем.
– Не то, – Шило вдруг по-волчьи осклабился, обнажив зубы и бледные северные десны. – Я хочу понять, что произошло на самом деле.
– Как… профессионал?
– Возможно.
Снова пошел дождь. Самый настоящий ливень – и Шило, все еще топтавшийся на пороге, оказался в его власти. Свитер и волосы мгновенно потемнели от влаги, капли тонкими ручейками стекали по лицу, образуя где-то у подбородка некое подобие водопада, – но Шило, казалось, не замечал этого. Он мрачно смотрел на Полину… нет, он вглядывался так пристально, что ей на секунду показалось: это не Шило стоит сейчас под дождем – она сама. И от этого дождя нет спасения, он колотит по коже, легко просачивается сквозь нее, без труда впитываясь в чернозем самых дальних уголков души – туда, куда Полина давно приучила себя не заглядывать.
– Одна смерть и одно исчезновение, – прошептала она.
– Нет. Смерть точно была не одна. По всем законам – Божеским и человеческим – не одна.
– Да, да… Понимаю тебя. Если пропавший не находится в течение определенного количества лет, он автоматически признается умершим. Ты это имеешь в виду?
Шило поморщился и задрал вверх мокрый подбородок: это могло означать и «да», и «нет». А могло и вовсе ничего не означать, кроме того, что ему не нравится дождь.
– Ты ведь думала об этом?
– Не знаю. Да.
– И к чему пришла?
– К тому, что не стоить об этом думать. Все равно ничего не изменишь. Есть то, что есть. Самое разумное – жить дальше, не оглядываясь на прошлое.
– Получается?
– Не знаю. Нет.
– И у меня – нет.
…Шило пытается сказать ей то же самое, что говорила Тата, – пусть и другими словами. Шило пытается сказать ей то же самое, что она все эти годы говорила сама себе. Получается не очень складно, но виной всему не его провинциальное косноязычие, а самый обыкновенный страх: что произойдет, если истина вскроется?
Ничего хорошего, подсказывает ей опыт.
Уже сейчас ничего хорошего не происходит: едва познакомившись заново, они успели перессориться и обвинить друг друга в корысти. С Алей случился странный обморок, и объяснения Никиты тоже выглядят довольно странно. Странные подарки, преподнесенные неизвестно кем. Странные фотографии. Странно, что Полина вообще принялась обсуждать с посторонним для нее полицейским из Архангельска столь болезненные воспоминания. Только часть из них – общая, ведь когда-то Белке пришлось пережить то, что не переживал никто из детей их Большой Семьи.
Сережа в этой ситуации был бы намного уместнее, когда же он приедет?
…Шило давно ушел, а следом ушел и ливень: он истончился до легкой мороси, а потом и вовсе затих. А Полина все стояла и стояла в Лёкиной мастерской, не в силах покинуть ее. Всему виной приторный, дурманящий запах айвы, он забивается в ноздри, пропитывает каждую клетку тела, вяжет по рукам и ногам. Ничего удивительного – у айвы вяжущий вкус. А вот варенье из нее получается отменное.
Самое время вспомнить о варенье.
А еще о том, что айвы в саду Парвати не так уж много. Гораздо меньше, чем слив, алычи и даже черешни, – всего-то пара деревьев. Неужели эта парочка породила такую бездну плодов? Еще одна странность в дополнение ко всем остальным.
