Катя достала из сумки планшет, выложила из него сделанные в метро рисунки и уверенно показала на один из листков:
— Вот он! Вот этот человек приходил ко мне в больницу! Точно, это он!
Надежда посмотрела на рисунок.
Как она и думала, это был не молодой парень в бейсболке, которого Надежда кормила пирожками. Это был тот худощавый тип, чей портрет хуже других удался Кате. Во всех остальных она смогла точно ухватить и передать характер, самую суть человека. А с этим мужчиной справиться не смогла. Что называется, нашла коса на камень. Катя была прирожденным портретистом, но и у этого человека был талант в любой обстановке оставаться незаметным, не проявлять свой характер, не дать встречным запомнить себя.
Все же, внимательно приглядевшись к рисунку, Надежда поняла, что не видела в метро этого человека. Значит, он вышел из вагона раньше, чем она вошла.
— А ты не помнишь, на какой станции он вышел? — спросила она у Кати.
— Дайте подумать… — Катя наморщила лоб, припоминая. — Ага, он сидел чуть слева от меня, свет очень удачно падал на его лицо… Ну да, он вышел на «Фрунзенской»…
— Ты уверена?
— Да, теперь я точно вспомнила.
— А вошел? Где он вошел? — Надежда постаралась говорить так, чтобы в ее голосе не звучала излишняя заинтересованность.
— А вошел… Дайте вспомнить… — Катя закрыла глаза. — Так, я села на конечной, потом несколько остановок было вообще свободно, потом он сел на «Московской», точно! И вышел на «Фрунзенской», а на его место сел вот этот парень в бейсболке.
— Ага, Игорь! — вспомнила Надежда имя курьера.
— Вот как? Вы его знаете?
— Ну, не то чтобы знаю… — протянула Надежда. Ей не хотелось признаваться Кате, что она уже начала свое собственное расследование.
Снова в голове мелькнула какая-то неясная мысль. Надежда пыталась вспомнить, где она встречала совсем недавно станцию метро «Московская». Да нет, сто лет там не была. Оттуда идут автобусы в аэропорт, но обычно они с мужем ездят в аэропорт на такси. А когда дочку с внучкой встречали, то муж на машине всех вез.
Ага, кое-что вспомнила. Недавно по телевизору говорили про Московский проспект. Что-то там случилось…
Память у Надежды всегда была очень хорошая, как и наблюдательность, и умение анализировать собственные наблюдения. Вот и сейчас она вспомнила, как совсем недавно слышала, что в ресторане французской кухни «Жульен», который находится на Московском проспекте, произошло убийство. Причем, кажется, двойное. Кого там убили-то? Не то депутата, не то крупного бизнесмена. И когда это было? Когда Надежда услышала про это впервые? Нет, дату не вспомнить, хоть голова лопни.
Тогда попробуем по-другому. Надежда точно помнила, что как-то утром позвонила мать и попыталась обсудить с ней это событие. И хорошо, что Надежда слышала краем уха про убийство, иначе не миновать бы ей очередной выволочки.
Вы равнодушные, сказала бы мать, вы думаете только о себе, вы не интересуетесь ничем, кроме собственного блага, кроме собственных меркантильных, сиюминутных интересов и не верите ни во что. У вас нет идеалов, нет высоких порывов.
И так далее, пока Надежда наконец не завелась бы и не ответила матери в таком же духе. В общем, ничего хорошего из таких разговоров не выходило.
В тот раз Надежда была во всеоружии, выказала осведомленность и спустила дело на тормозах. И даже не проболталась матери, что разбилась банка черничного варенья. Стоп! Банка разбилась в тот день, когда Катя попала под машину. И в тот же вечер Надежда услышала по телевизору про убийство в ресторане. Значит, это было двенадцатого декабря.
Тут Надежда заметила, что Катя смотрит на нее с удивлением. Неужели она в задумчивости разговаривает вслух?
— Ну ладно, я, пожалуй, пойду, у меня скоро муж с работы вернется, нужно обед готовить, — смутилась она. — А ты отдыхай…
— Не знаю, как вас и благодарить!..
— Зато я знаю. За квартирой приглядывай. Так тут вроде бы порядок, но можешь пыль вытереть, цветы полить. Конечно, когда будешь себя получше чувствовать.
— Спасибо вам. — Голос у Кати дрогнул.
— Если что — звони! — Надежда записала номер своего мобильного и подсунула под телефон. — Только через мужа ничего не передавай, он не в курсе…
Из здания больницы вышел мужчина. Мужчина этот был удивительно незаметный, не бросающийся в глаза. Не было у него ни родинок, ни шрамов, ни чего-то еще, что в милицейском протоколе называют особыми приметами. Хотя именно сама его незаметность была какой-то особенной. Этот незаметный мужчина сел за руль такого же незаметного темно-синего седана с забрызганными грязью номерами, но прежде чем включить зажигание, достал из кармана свой трофей — мобильный телефон Кати Малининой.
Мобильный телефон — большая удача. Для современного человека — это и записная книжка, и деловой ежедневник, и задушевный дневник, хранящий все сердечные тайны хозяина. Но в первую очередь все же — записная книжка, в которой можно не только найти телефоны всех друзей и знакомых, но и определить, кому из них владелец телефона звонил особенно часто.
Проглядев журнал Катиных звонков, неприметный мужчина убедился, что чаще всего Катя звонила некоему Шурику. Правда, две недели назад эти звонки резко прекратились, что само по себе наводило на размышления, но этому могло быть несколько вполне правдоподобных объяснений.
Так или иначе, неприметный мужчина набрал телефон Шурика. Ответили ему не сразу.
Виктория вышла из ванной в коротком розовом халатике, голова была завернута в полотенце. По лицу девушки Шурик сразу понял, что его ждут неприятности. Мысленно чертыхнулся — до чего же он устал от ее бесконечных требований, придирок, споров и пререканий. За всю свою жизнь столько скандалов не имел, сколько успела устроить ему Виктория за неполные две недели!
— Ты оглох, что ли? — проскрипела Вика неприязненным голосом. — Я тебя звала, звала, но ты до меня не снизошел… Ну как же! Кто я такая, чтобы обращать на меня внимание?..
— А в чем дело? — робко осведомился Шурик и тут же понял, что допустил большую ошибку.
На слова Виктории ни в коем случае не нужно было отвечать, нужно было сделать вид, что он их не расслышал — действительно оглох или занят какими-то своими необыкновенно важными мыслями.
Вот еще интересно: вроде бы Виктория собиралась стать профессиональной певицей и даже в ресторане вечерами пела. Шурик к ней в ресторан не ходил — она сказала, что у него слишком неказистый вид и он будет портить ей реноме. Так и сказала: реноме! Откуда только таких слов нахваталась… В общем, Шурик не знал, как Виктория поет, но когда она ругалась, голос у нее делался ужасным — скрипел, как несмазанная электрическая пила. Впрочем, тут же одернул себя Шурик, ему это и неинтересно вовсе.
— В чем дело?! — выкрикнула Вика таким громким и таким трагическим голосом, будто стояла на сцене Большого театра и хотела, чтобы ее слова услышали в каждом углу зала, от первого ряда партера до самого последнего стула на галерке.
