Позавтракали на ходу, пирожками и подогретым на печке
молоком. Мите всё не давали покоя утренние слезы его прекрасной
покровительницы. Помнится, государыня сказала ей: «Пять лет вдовствуешь». Что
же случилось с ее супругом и что он был такое?
— Пася, — осторожно начал Митридат (это она так велела ее
называть — просто «Паша», по-детскому выходило «Пася»), — а де твой дядя?
В смысле, где твой муж. Но она поняла не так.
— Мой дядя в Москве, он там губернатор. Губернатор — это
такой важный-преважный человек, которого все-все должны слушаться.
Ладно, попробуем в лоб.
— Пася, а у тебя муз есть? Спросил и перепугался. Не слишком
ли для пятилетнего недоумка?
Ничего, она только засмеялась.
— Ух, какой галант. Жениться на мне хочешь? Вот вырастешь,
поженимся. — И погрустнела. — Как раз и я к тому времени сердцем оттаю.
Тут она замолчала и молчала долго, глядя в окошко на белые
поля и черные деревья. Митя решил не донимать ее расспросами, даже успел
задуматься о другом. Что если на зимнее время тракт между Москвой и Петербургом
водой заливать? Ну, пускай не весь, а только по краю. Тогда кто захочет, сможет
путешествовать на коньках с замечательной скоростью, простотой и дешевизной.
Грузы же — те везти по-обычному, на лошадях. Или того лучше: положить гладкий
железный либо медный лист, и тогда по нему можно гонять в любое время года безо
всякой тряски. А если не лист, который выйдет больно дорог, а просто…
Но додумать интересную мысль до конца не успел, потому что
Павлина вдруг заговорила снова. Это уж далеко за полдень было, когда Чудово
проехали.
— Вот я тебе, Митюнечка, давеча сказки рассказывала.
Помнишь? Он кивнул.
— Хочешь еще одну расскажу? Законы учтивости требовали
ответить утвердительно.
— Хотю.
— Ну, слушай. Жила-была Марья-царевна… Ну, царевна не
царевна, а боярышня. (Это она, кажется, про себя, догадался Митя и стал слушать
внимательно.) Жила она с батюшкой, матушки у нее сызмальства не было. Да и
батюшку видала она нечасто — он всё воевал, плавал по морям, бился с Чудой
Юдой-Рыбой Кит, чтоб не притесняла хрестьянские народы. (Значит, отец ее был
моряк и сражался с турками. Так-так.) И вот в один прекрасный, а верней
сказать, ужасный… Ну, то есть это она тогда решила, что ужасный, а потом-то
оказалось… Хотя что ж, и ужасный, конечно… — Павлина Аникитишна здесь сама
запуталась, какой это был день, прекрасный или ужасный, распутаться не смогла и
махнула рукой, стала дальше рассказывать. — В общем, однажды прискакал к ней в
терем витязь, старый товарищ ее батюшки, и говорит: «Плачь, красна-девица,
помер твой родитель, велел тебе долго жить и счастливой быть, а перед смертью
вверил тебя моей заботе, чтоб никому тебя в обиду не давал и хорошего жениха
тебе нашел». (Ага, это отец перед смертью своего боевого друга ей в опекуны
назначил. Что ж, обычное дело.) Поплакала она, конечно, поубивалась, да делать
нечего, стала дальше жить, а витязь этот до поры с ней остался. Очень он ей
сначала не понравился. Сухой, тощий, нос крючком — прямо Кащей Бессмертный, так
она его про себя называла. Он тоже немало поплавал по морям, всякого на свете
навидался, в разных землях со своими кораблями побывал. (Не «кораблем» —
«кораблями». Стало быть, не простой офицер, а адмирал.) Как начнет рассказывать
— заслушаешься. Понемножку привыкла она к Кащею, перестала его бояться,
подружилась с ним. И когда он ей руку и сердце предложил — ну, это так говорят,
если кто на девице пожениться захочет — она подумала: что ж, человек он добрый,
умный, с царским семейством в родстве, и батюшка его любил. Лучше, чем с
молодым дурачком венчаться, который еще не перебесился. Ну и согласилась. (Вот
почему царица ее «свойственницей» называла — графиня Хавронская она по мужу, а
Хавронские, всякий знает, императорскому дому родня.) И не пожалела. Жила, как
при покойном батюшке, даже краше, потому что Кащей ее еще больше баловал,
ничего для нее не жалел. Старые мужчины, они на любовь умнее молодых и знают,
как женскому сердцу угодить. Ты для него разом и жена, и дочка, чем плохо?
Только вот матерью стать Марья-царевна не поспела… Уплыл Кащей воевать в
холодные моря, угодил в ужасную бурю и сгинул вместе с кораблем. Она его долго
ждала. Думала, вернется, ведь он же бессмертный. Да, видно, переломилась
иголка, не стало Кащея…
Графиня тяжко завздыхала, а Митя тем временем прикинул:
вдовствует она пять лет; тогда две войны было, с турками и со шведами, но раз
«холодные моря», значит, адмирал Хавронский действовал против флота короля
Густава III, там и голову сложил. Ясно.
— Жалела себя Марья — страсть. Думала, ах я несчастная, и
баба я не баба, и девка не девка. Одна-одинешенька, прислониться не к кому. А
потом, как подросла и умнее стала, рассудила: зачем прислоняться-то? Слава
Богу, не бедна, не больна, умом не скудна. Ну их, мужчин, вовсе. От них одна
докука да слезы. Поглядишь вокруг — один над женой тиранствует, другой на нее
вовсе не глядит. А случится чудо, попадется непропащий человек, кого полюбить
можно, так беспременно пойдет воевать и сгинет там, разобьет тебе бедное сердце.
Нет, право, одной куда веселей. — Павлина улыбнулась и потрепала Мите волосы. —
Ишь, глазыньками хлопает, соображает. Что, скучна сказка? Я тебе сейчас другую
какую-нибудь расскажу. Про Иван-царевича хочешь?
Но сказку про Иван-царевича Мите услышать было не суждено,
потому что в этот миг раздался отчаянный стук в заднее стекло. Лакей Левонтий
кричал что-то, пуча испуганные глаза. Сначала было не разобрать — карета ехала
в гору, и кучер щелкал кнутом. А потом донеслось:
— Барыня! Беда! Разбойники! Хавронская кинулась открывать
левое окошко, Митя правое. Высунулись с двух сторон.
Сзади, быстро приближаясь, неслись пятеро конных: один
впереди, четверо поодаль. И по первому было сразу видно, что он точно разбойник
— лицо закрыто черной маской. Лихой человек скакал на огромном вороном коне, за
спиной у него развевался черный плащ, треуголка низко надвинута.
А вокруг пусто, ни души, по обе стороны густой лес.
Графиня повернулась к кучеру, крикнула:
— Гони! Что есть мочи!
Всадники тоже до подъема доигрались, их бег замедлился, а
дормез, наоборот, выбрался наверх и теперь пошел шибче.
Слева деревья отступили, открылась широкая поляна с пнями —
вырубка. На дальнем ее краю малая избушка, по виду охотничий домик. Из трубы
вился дымок, там были люди. Как дать им знать? Кричать — не докричишься.
Эврика! Выстрелить! Митя показал на избушку:
— Пиф-паф!
Павлина, умница, догадалась. Застучала в переднее окно:
— Toyко! Пали из ружья!
