— Ишь, лобик насупил. Бедненький сиротинушка. А с кем жил? С
бабусенькой? Митя кивнул.
— Где ж она, твоя бабусенька? Сказать, что ли: «В Зимнем
дворце», засомневался Митя.
Не стоит. Во-первых, не поверит. А во-вторых, сейчас,
пожалуй, чем далее от Зимнего дворца, тем здоровее.
Госпожа Хавронская — женщина добросердечная, малютку на
мороз не выгонит. Переждать бы у нее хоть малое время, собраться с мыслями.
Она опять истолковала его молчание по-своему:
— Ой, померла, что ли? Рыбанька мой сладенький. — И на
Митину макушку, где белая прядка, упала большая слеза. Хорошо графиня в
полумраке седины не приметила, а то вовсе бы разрыдалась от сострадательности
сердца.
— У тебя есть кто-нибудь, Митюшенька? — спросила Павлина
Аникитишна пригорюнясь.
Он помотал головой.
— И у меня никого, — грустно сказала она. — Это ничего.
Сначала трудно, но после обвыкаешься. А ты не горюй, я тебя с собой возьму.
— Куда?
— В Москву. Поедешь?
Не может быть! Какая небывалая, невероятная удача! Попасть в
Москву, а оттуда домой, к папеньке и маменьке! Воистину то был перст судьбы,
которой наконец прискучили гонения на маленького Митридата, и она решила
объявить ему полное помилование.
— Не знаешь, что такое Москва? Это большой-пребольшой город,
еще больше Петербурга. И лучше. Там люди проще, добрее. Снегу много, все на
санках ездят, с ледяных горок катаются. Поедешь со мной в Москву?
— Поеду.
— "Поеду", — повторила красавица тоненьким
голоском и ласково улыбнулась. — Вот и славно. У меня там дядя живет. А вместе
ехать много веселей. — Тут она вздохнула, куда как невесело. — Я, Митенька,
наскоро собралась. Можно сказать, вовсе не собиралась. Еду в чем на балу была.
Он увидел, что так оно и есть. Под распахнутой собольей
шубой белело маскарадное платье, а из-под капора свисали длинные русалочьи
волосы, в которых все еще зеленели кувшинки.
— Зачем насколо? — осторожно поинтересовался Митридат. — А
взять валенотьки, иглуськи?
— "Игрушки", — грустно усмехнулась она. — Тут,
сладенький мой, самой бы игрушкой не стать. — И прибавила уж не Мите, а себе. —
Ничего, Платон Александрович, милости прошу. Пожалуйте, гостьюшка дорогой.
Птичка улетела. И шпионам вашим невдомек, куда.
Так-так. Из сей реплики можно было заключить, что светлейший
князь и без Митридата нашел средство сообщить предмету обожания о своем плане
явиться к ней нынче же ночью вопреки любым стенам и замкам. Вот Хавронская и
решила бежать прямо с маскарада, даже не заехала домой, где у Фаворита
наверняка подкупленные соглядатаи.
— Ничего. — Павлина Аникитишна усадила Митю рядом, обняла за
плечо. — Покатимся с тобой, как Колобок. Через поля, через леса. Никто нас не
догонит. Знаешь сказку про Колобка? Нет? Ну, слушай.
Что ж, от такой богини можно было и повесть про Колобка
стерпеть.
* * *
Мчали без остановки полночи, до самой Любани. Митя послушал
и про Колобка, и про Серого Волка, и про Бову-королевича. Под ласковый,
неспешный голос рассказчицы отлично размышлялось. О превратностях судьбы и о
том, насколько женщины лучше мужчин.
Голову он положил на мягкие графинины колени, шелковые
пальцы перебирали ему волосы. Подумалось с отрадным злорадством: князь Зуров,
поди, тоже хотел бы этак понежиться, никаких денег бы не пожалел, а только
кукиш ему, хоть он и всемогущий Фаворит.
На почтовой станции в дворянский нумер осовевшего Митю снес
на руках лакей Левонтий. Потом Левонтий с другим лакеем, Фомой, и кучером Тоуко
пошли отогреваться водкой, а Митя помог графине раздеться (горничной-то у нее
не было). Она его тоже раздела, и они, крепко обнявшись, проспали до рассвета
на скрипучей кровати. Хоть ложе было жестким, а минувший день ужасным, сон
Митридату приснился хороший, про Золотой Век. Будто бы наука овладела
искусством сотворения полноценного гомункула и надобность в грубой половине
человечества отпала. Мужчины все повывелись, и по зеленым лугам бродят
украшенные венками женщины и девы в белых хитонах. Нет более ни войн, ни
разбоя, ни мордобития. К женщинам ластятся лани и жирафы, ибо никто на диких
зверей не охотится, а коровы смотрят без грусти, потому что никто их в бойнях
не режет. Известно ведь, что женщины не большие любительницы мяса, им милей
овощи, травы, плоды.
Утром Павлина усадила Митю на малый чугунок и сама присела
рядом, на чугунок побольше. Залившись краской, Митридат отвернулся и от
смущения не смог откликнуться на зов природы. Графиня же звонко журчала,
одновременно успевая вычесывать из волос остатние кувшинки, глядеться в
зеркальце и приговаривать:
— Ничего, ничего, утро вечера мудреней. Что ночью страх, то
утром прах. Ой, бледна-то, бледна! Ужас!
И ничего она была не бледна, свежей свежего. Просто свет из
окна лился еще ранний, серый.
Настроение у Павлины нынче было не в пример лучше
вчерашнего. Одевая Митю, она напевала по-французски, щекотала его за бока,
смеялась. Но потом, когда он чесал ей волосы и помогал уложить их в обильный
пук, графиня вдруг петь перестала, и он увидел в зеркале, что глаза у нее
мокрые и часто-часто мигают. Что случилось? Про Зурова вспомнила?
Нет, не то.
Хавронская порывисто обернулась, обхватила Митю, прижала к
груди. Всхлипнула:
— Пять годочков. У меня мог бы быть такой сыночка…
И давай носом шмыгать. Удивительные все-таки существа
женщины!
Перед тем как ехать дальше, отправились в лавку для
путешествующих, экипироваться. Себе Павлина купила только полдюжины сорочек и
бутылочку кельнской воды, а Митю утеплила как следует: и тулупчик, и валенки, и
собачьи варежки. На голову ему достался девчонский пуховый платок. Митя как мог
являл протест на своем скудном младенческом наречии, хотел баранью шапку, но
графиня была непреклонна. Сказала: «В этой шапке мильон блох. Потерпи,
солнышко. В Москве я тебя как куколку одену».
Нарядила и слуг. Кроме теплой одежды купила им оружие от
разбойников: Левонтию и Фоме по сабле, чухонцу-кучеру ружье. Понравился ей
английский дорожный пистолет — маленький, с инкрустированной рукояткой, тоже
купила.
— Ну вот, — сказала, — Митюнечка. Видишь, какие мы с тобой
вояки? Теперь нам никто не страшен.
Отдохнувшая шестерка лошадей дружно затопотала по подмерзшей
за ночь дороге, и дормез, попыхивая дымом из трубы, покатил на юго-восток.
