— Все же с вашего позволения постою, — ухмыльнулся он. — Я
ведь нынче в кордегардии копчусь. Всю задницу отсидел.
— Нет уж, садитесь, весьма обяжете! Маслов схватил
преображенца за обе руки, стал усаживать насильно, будто чрезмерно радушный
хозяин.
Сейчас тебе отсидевшую задницу-то разомнут, злорадно подумал
Митя. Будешь знать, как люстры рушить да детей в колодец кидать.
Упрямый капитан-поручик садиться, однако, не желал, и из-за
этого у них с Прохором Ивановичем образовалось подобие танца — так и топтались,
так и кружились на месте.
Вдруг Пикин подхватил старика под мышки и швырнул в мягкое
кресло.
— Сам сиди, старый чорт! Наслышан я про твое угощенье!
Митька Друбецкой мне рассказывал, как ты его учил про царицу не злословить!
Маслов хотел подняться, но бесшабашный капитан-поручик
двинул его кулаком в лоб — его превосходительство плюхнулся в кресло.
Что ж это делается! Митя сбоку видел обоих: и скалящегося
Пикина, и осовело хлопающего глазами тайного советника. Ах, наглец!
— Ты меня попомнишь, — сказал гвардеец, пошарил руками по
креслу и нашел спрятанные за спинкой ремни. — Вот так, ваше превосходительство.
И ножки пожалуйте…
Где, шишки еловые, механизм-то? Должно быть, тут.
Подошел к деревянному стулу, потыкал туда, сюда и
обнаружил-таки рычаг.
Вжик! На груди Прохора Ивановича сомкнулись стальные полосы.
Щелк! Кресло медленно поползло под пол. Тут до Мити дошло,
что сейчас может воспоследовать. Мартын-то не поймет, чья ему спускается
филейность. Как начнет охаживать!
— Засим остаюсь покорный вашего превосходительства слуга, —
шутовски поклонился оглушенному Пикин. — Не смею далее обременять своим
присутствием. Служба.
Развернулся и с заливистым хохотом выбежал прочь — вот какой
отчаянный.
Внизу что-то свистнуло, щелкнуло, и Прохор Иванович вдруг
очнулся.
— А-а-а! — заорал он истошным голосом. — Марты-ын, сволочь,
сгною!
Снова свистнуло.
Тут начальник экспедиции уже не крикнул — подавился криком.
Ах, беда! Ведь Мартын этот глухой. Ему что кричи, что не
кричи.
Митя вылетел из потайной конурки, побежал по винтовой
лестнице вниз. Вопли стали приглушенней.
Вбежал в сумрачный подвал, успел увидеть, как Мартын
Исповедник смачно, с потягом, вытянул по белому в красную полоску арьеру.
Мучимая часть тела свесилась в седалищное отверстие и была вся на виду.
— Дядя Мартын! — Митя вцепился палачу в жилистую руку. —
Нельзя! Это Прохор Иваныч!
Экзекутор оглянулся:
— А-а, внучек. Ты только погляди на него, срамника. — Мартын
зашелся в странном, клекочущем смехе. — Ишь, сладострастник!
Палец кнутобойца указывал на гузно его превосходительства.
Повыше нахлестанного места, где копчик, виднелась малая картинка: красный
цветок навроде ромашки.
— Это у них мода нынче такая, у похабников, — объяснил
Мартын, вытирая лоб. — Тутуеровка называется, от пленных турков пошло. Есть
ходоки, которые для привлечения женского пола прямо на срамном уду тушью узоры
накалывают. А этот не иначе как содомит. У них вся краса в гузне. Тьфу! Славно
я его приласкал, по его любимой плепорции! И загоготал, очень довольный шуткой.
— Ты погоди, малый, мне работать надо. Пока Прохор Иваныч
шнуром не дернет, бить положено.
Ка-ак размахнется, ка-ак ударит! Сверху уже не вопль — хрип
несется.
С потолка действительно тянулся тугой шнур, но только
дергать за него наверху было некому.
Митя повис на руке с плеткой.
— Ты что? — удивился экзекутор.
— Это не тот, это сам Прохор Иваныч и есть, — тщательно
шевелил губами Митя. — Ошибка вышла!
— Маточки-светы! — перепугался Мартын. — А я-то охаживаю во
всю силу! Ишь, думаю, упрямец какой, хотел уж за тиски браться! Ой-ой-ой!
Пропал, совсем пропал! Заметался, закружился.
— Ваше превосходительство, я сейчас! Я уксусом целебным! А
после лампадным маслицем, — причитал мучитель, таща медный тазик.
Дальше Митя смотреть не стал. Повернулся, побрел восвояси.
Понимал — стыдно будет тайному советнику после случившегося мальчонке в глаза
смотреть.
Но Пикин-то, Пикин!
* * *
В тот же вечер был маскарад по случаю дня рождения ее
императорского высочества благоверной государыни великой княжны Марии Павловны,
которой недавно сравнялось девять лет. Празднество намечалось пышное, с
размахом, на что имелись свои причины. Дочка наследника с начала зимы тяжко
хворала свинкой, все уж думали, не выживет, но уберег Всевышний. Еще несколько
дней назад была слабенькая, отчего и с праздником вышла задержка, а теперь уже
вовсю бегала и даже ездила кататься. Государыня, сердечно любившая резвушку,
придумала особенную затею: Лесной Бал. Когда Мария Павловна совсем помирала,
августейшая бабка спросила у нее, желая ободрить, — что, мол, подарить тебе,
душенька, на день рождения (а сама уж и не чаяла, что внучка доживет). «Лесную
зверушку ёжика», — молвила ее высочество слабеньким голосом. Эту историю при
дворе рассказывали не иначе, как утирая слезы.
И вот теперь Таврический дворец обратился в лесное царство.
Стены парадной залы были сплошь покрыты еловыми и сосновыми ветками, кресла
задрапировали на манер пней, из-за обклеенных настоящей корой колонн
высовывались чучела медведей, волков, лисиц, а для входа гостей приспособили
боковой подъезд, ради такой оказии обращенный в огромного ежа. Еж щетинился
деревянными иглами в сажень, стеклянные глаза светились огоньками, а дверь была
устроена у лесного жителя в боку.
