Вон оно что! Не успокоился господин Метастазио,
предприимчивый человек. И не успокоится, пока не изведет со свету опасного
свидетеля.
Видно, не в себе Митя был, не услышал приближающихся шагов,
а когда дверь открылась, бежать было поздно.
Вошли Пикин и сержант-преображенец, совсем еще юнец.
— Глядите, Бибиков, — весело сказал капитан-поручик, — какой
у нас гость. Сам Митридатус Премудрый. Ты что тут делаешь? Слыхал, чего с
любопытной Варварой приключилось? А? — Оглядел обмершего Митю своими шальными
глазищами. — Мне сказывали, ты в колодец нырял? За царевной-лягушкой? Ну,
шишки-семечки, в рубашке ты родился. Таким в карты везет.
Надо тебя обучить. То-то вдвоем всех чистить будем, а?
И заржал, душегуб. На роже ни тени, ни облачка, и от этого
было всего страшней. Митя взвизгнул, проскочил у сержанта под локтем, понесся
со всех ног неведомо куда.
* * *
Это только так говорится, что человек несется неведомо куда,
на самом-то деле всякий, даже с огромного перепугу, сразу соображает, куда ему
бежать спасаться. Знал про то и Митридат, даже сомнения не возникло.
Есть человек, для того и приставленный, чтобы беречь
государыню и пресекать заговоры против августейшей персоны. Человек известный —
тайный советник Маслов, начальник Секретной экспедиции. И давно следовало ужас
перед Еремеем Метастазио преодолеть, во всем Прохору Ивановичу признаться.
Ужас, он только цепенит и воли лишает, а от погибели никогда и никого не
спасал. Что кролику трепетать, взирая на разинутую пасть удава? Ведь хищного
змея кроликово бездействие не отвратит от плотоядного замысла.
Проживал тайный советник близехонько от дворца, на Миллионной
улице. В гости к Прохор Иванычу по доброй воле никто не хаживал, но место его
обитания всему Петербургу было отлично известно. Это надо из бокового подъезда
выскочить, пробежать мимо полосатой караульной будки и нырнуть во двор
напротив. Там, в желтом казенном доме, бдит Секретная экспедиция, при ней и
квартира начальника.
Маслов выслушал всхлипывающего мальчика внимательнейшим
образом, ни разу не перебил, а только кивал да приговаривал:
«Так, та-ак», — и чем дальше, тем живей. Недоверия, которого
Митя больше всего страшился — мол, напридумывал малолеток небылиц, — Прохор
Иванович не явил вовсе, да и, судя по лицу, не очень-то рассказу удивился.
Скорее обрадовался.
Заходил по тесному, сплошь уставленному запертыми шкалами
кабинету, потирая сухие белые руки. Побормотал что-то под нос, покивал сам
себе.
— Ты вот что, превосходный отрок, — говорит, — ты мне помоги
матушку спасти и злодеев изобличить, ладно? Тогда и я сумею тебя от тех же
самых извергов уберечь.
— Как же я могу вам помочь? — поразился Митя. — Я ведь
маленький.
Тайный советник обнял его за плечо, усадил рядом с собою на
диванчик, заговорил тихо, душевно:
— Ты хоть и невелик, а разумней многих больших. Посуди сам:
вот знаем мы с тобой правду, только ведь этого мало. Не поверит нам матушка,
потому что тут замешана дражайшая ее сердцу персона.
— Мне-то, конечно, не поверит, — горячо сказал Митя. — Я для
нее что, кукла затейная, китайский болванчик. Но уж вам-то, своему охранителю!
Прохор Иванович подпер вислую щеку, пригорюнился.
— Увы. И мне, своему верному псу, тоже не поверит. Про кого
другого — да, но только не про ближних подручников свет-Платошеньки. Я ей и
вправду что пес: на чужих бреши, а своих не замай. Даже если сумею я в матушку
сомнение заронить, дальше-то что будет?
— Что?
— А то, что явится к матушке известная особа, много красивей
лицом, чем старый Прохор Маслов, запрется с ее величеством в спаленке и сыщет
резоны, после которых нас с тобой вышвырнут из Зимнего, как нашкодивших кутят.
И никто тогда не помешает нашему приятелю Еремею Умбертовичу довести свое
злонамеренье до конца.
— А может, не сумеет светлейший сыскать резонов? Я приметил,
что ума он несильного.
— Мал ты еще, — вздохнул тайный советник. — Матушка хоть и
великая царица, а тоже баба. И ум князю Платону на том ристалище вовсе не
понадобится.
— Что же делать? — пал духом Митя:
— Неужто пропадать?
— Пропадать незачем. — Голос Маслова построжел. — Ты делай
все в точности, как я скажу, и складно выйдет.
— Если смогу… — дрогнул Митин голос. Неужто не избежать
очной ставки со страшным итальянцем? Как бы от мертвящего пламени черных глаз
язык не присох к гортани…
— Ничего, сможешь. Если жить хочешь. Прохор Иванович
прищурил и без того маленькие глазки, пожевал губами и от этого сделался еще
больше похож на старого, облезлого мопса.
— От светлейшего надо по ломтику отрезать, — молвил он
тихо-претихо, будто рассуждая вслух сам с собой. — Первый ломтик —
капитан-поручик Пикин. Через него доберемся до секретаря. А после прикинемся,
что самого светлейшего нам не надобно. Мол, заморочили ему, бедному, голову
лихие прихлебатели, а он, конечно, ни сном ни духом… Если будут у меня
доказательства твердые, то отопрется от итальянца Платон Александрович, выдаст
с потрохами, уж я-то его, голубя, знаю.
Тайный советник подумал еще, но теперь молча. Снова кивнул:
— Нужно от Пикина признание. С него и начнем, ибо из всех он
— персона наименее значительная.
— Не будет он себя оговаривать! — вскричал Митя. — Зачем
ему?
— Не зачем, а почему, — назидательно сказал Маслов. —
Причину, по которой Андрейка Пикин мне всю правду скажет, я тебе сейчас покажу.
Пойдем-ка.
Из кабинета он повел своего маленького сообщника в другую
комнату, немногим просторней, однако обставленную с некоторой претензией на
уютность: у стены примостилась козетка, и даже с вышитыми подушечками, в углу
висело тускловатое зеркало, а подле стола с кокетливо гнутыми ножками стояли
два кресла — одно деревянное и неудобное, зато другое мягкое и покойное,
похожее на глубокую раковину.
— Тут у меня гостиная для приватных бесед с высокородными
особами, нуждающимися в отеческом вразумлении, — хитро улыбнулся Прохор
Иванович, да еще подмигнул. — Дорогого гостя, а бывает, что и гостью, сажаю с
почетом. — Он указал на кресло поудобней. — Сам же довольствуюсь сим скромным
стулом и ни за что его не променяю на то мягкое седалище.
— Почему? — удивился Митя, попрыгав на пружинистом сиденье.
— Тут гораздо лучше.
— Это как посмотреть.
