Если же он и произносил что-нибудь вслух, то чаще всего это была какая-нибудь глупость или раздражающий вопрос.
Нужно как следует набраться терпения.
Однажды он сказал своему психотерапевту: «Что, если я сейчас немножко помолчу, а вы расскажете мне что-нибудь о себе?» И психотерапевт Азъесмь устало улыбнулся ему с видом человека, видавшего таких умников уже не раз и не два. Но за этой улыбкой было видно, что у него не слишком-то есть о чем рассказать. Получалось, что единственной сильной стороной психотерапевта Азъесмь было невыносимое обаяние таинственности. Таинственность. Как между юношей и девушкой на первом свидании. Это сомнение, попробует ли он поцеловать, согласится ли она, если да, то как будет выглядеть ее обнаженное тело. Таинственность – вот единственный козырь, которым его психотерапевт располагал и не собирался расставаться с ним так легко.
На той встрече они оба молчали 50 минут. Все эти 50 минут Азъесмь думал, что произошло бы, если б его психотерапевт на самом деле был зрелой, красивой женщиной, и Азъесмь встал бы с места и поцеловал бы ее в длинную гладкую шею. Как бы она отреагировала – пощечиной? Может быть, несколько изумленной усмешкой? Но его психотерапевт не был красивой зрелой женщиной. «Нужно как следует набраться терпения, – сказал он Азъесмь в конце той сессии, заполняя бланк счета. – Набраться как следует». И оба они открыли ежедневники и притворились, что действительно собираются встретиться в будущем.
Научная фантастика
Однажды он прочитал в газете интервью с консультантом по семейным вопросам. Она объясняла, что пара, желающая привнести в свои отношения что-нибудь новое, должна раздеться догола и вместе вымыть ванну, или купить специальные трусы, сделанные из сахара, и слизывать их друг с друга, пока трусы не исчезнут. Азъесмь и его жена не делали ничего похожего на сложные вещи, описанные в газете. Но все равно было ясно, что после очень вялого полугода они вдруг набрели на что-то новое, как в фантастических фильмах, где всегда есть такое оружие, которое настраивается на волну человека, и он начинает дрожать, пока не появляются спецэффекты и человек не взрывается. Азъесмь и его жена тоже сумели найти секретную волну друг друга. «Может, поедем за границу? – сказала его жена, нежась после одного из его оргазмов. – Мы никогда не трахались за границей». «Мы трахались в Синае», – попытался возразить он. «Синай не считается, – она придвинулась и поцеловала его веки. – Синай – это почти Израиль. Свободная зона и так далее, но все равно. Давай поедем в Грецию».
Здесь
В результате они не поехали в Грецию. Попытались, но не сложилось, причем именно из-за нее. На работе ему предложили подключение к Интернету из дома. Он пытался соединиться несколько часов. Когда это удалось, он стал искать в основном имена знакомых по работе и вообще знакомых. Раз на каком-то сайте диджеев-анархистов из Голландии он нашел имя соседа сверху, а может, и другого Рувена Лихиани. Собственное имя он не нашел ни разу, но очень быстро выяснил, что есть сайты, где можно искать свое имя расширенным поиском, и с этого момента побывал на стольких сайтах подобного рода, что последний поиск выдал более семидесяти сайтов, где фигурировало его имя. «Я должен убежать отсюда», – подумал он, но в то же время знал, что, пока не разберется окончательно, откуда это – «отсюда», у него нет шансов.
Совершенно один
В одну прекрасную ночь ему приснился почти пророческий сон. Он был в какой-то далекой стране, сидел голым на тротуаре. Было не совсем понятно, что он там делает. Он посмотрел себе под ноги, не валяются ли там деньги. Если бы там было хоть немного денег, хотя бы одна монета, он бы решил, что побирается. Но там совсем ничего не было, и Азъесмь подумал было, что во сне он побирушка-неудачник или даже эксгибиционист. Странное дело: во сне его всегда больше всего интересовала собственная профессия. Даже в самых примитивных снах, в тех, где у тебя выпадают зубы или ты тонешь, он в первую очередь думал: «Кто я – тонущий капитан, наемник торгового флота, может быть, рыбак?» Пока во сне его затягивала воронка, он боролся и пытался по деталям собственной одежды восстановить свою ускользающую профессию.
Но только в том сне, где он сидел совершенно голым на тротуаре, было ясно, что профессия – это вовсе не главное. Даже нагота здесь была делом десятым. В этом сне проблема была совсем в другом месте – в месте, которому и названия-то нет. И настоящий Азъесмь, гостивший во сне и думавший только о своей профессии, слегка устыдился, что не может быть таким, как тот, голый. «Странно, – подумал Азъесмь, – завидовать самому себе во сне. И из-за чего, – из-за того, что я голый, из-за того, что сижу на тротуаре, или из-за того, что я совсем-совсем один?»
Другие мысли
В конце концов она его бросила. Странно. Он так долго пережевывал мысли, за которые она, если б только узнала, влепила бы ему пощечину, или зашлась бы истерическим плачем, или и то и другое. И в то же самое время, когда он присматривался к ней, чтобы узнать, понимает ли она хоть что-нибудь, жена Азъесмь лелеяла собственные мысли. С его точки зрения, они казались совсем наивными: мысли о пирогах и десертах, отпуске, диване, здоровье ее мамы. Но в результате выяснилось, что у нее были и другие мысли, – мысли, из-за которых она его бросила. Да что там бросила – развелась! Будь у них ребенок, они бы наверняка как-то справились, или, по крайней мере, продолжали бы попытки ради ребенка. Но просто так, без ребенка, у них даже не было причины пытаться.
Нисим
Вечером, на третий день после того, как жена Азъесмь ушла, в дверь робко постучали. Подавленный Азъесмь подошел к двери, стараясь не поддаваться ни радости, ни надежде, пока не посмотрит в глазок. За дверью стояли Нисим Роман и его маленькая дочка Лавия, нагруженные молочными продуктами. «Наш холодильник ни с того ни с сего сломался, – смущенно сказал Нисим Роман. – Дурацкий холодильник! Уж я задам технику, когда он утром придет. Я подумал, может быть, пока, если есть место, я мог бы оставить кое-что у вас…» Когда Азъесмь открыл им холодильник, Нисим попытался скрыть сочувствие. «Полно места!» – смущенно улыбнулся Азъесмь, и Лавия расставила молочные продукты на одной полке аккуратными маленькими столбиками. «Мы заберем их завтра, – пообещал Нисим, – прямо с утра». – И они с Лавией ушли, оставив Азъесмь наедине с самим собой.
Всю ночь Азъесмь не мог заснуть, а когда задремал, ему приснилось, что он подкрадывается к холодильнику и съедает ряженку Нисима Романа и его маленькой дочки с печальными глазами, и он немедленно проснулся в панике. Было что-то пугающее в той жадности, с которой он думал о ряженке, что-то очень пугающее. Утром девочка пришла и все забрала. Только тогда Азъесмь сумел заснуть. Через пять минут его разбудил папин звонок.
Старая гвардия
Что папа Азъесмь умел делать по-настоящему хорошо, так это писать эпитафии. Что-то позволяло ему подметить именно те качества покойника, которые заставят нас по нему скучать. В юности отцу Азъесмь не слишком-то часто выпадало воспользоваться этим удивительным даром, но сейчас, когда и ему, и его друзьям уже было за семьдесят, папа обнаружил, что дел у него невпроворот. «Вчера умер Вельвеле, – сказал он Азъесмь по телефону. – Твоя мама его ненавидела, как тебе известно. Кроме того, у нее бридж, так что она не пойдет. Может, пойдешь со мной на похороны?» Так Азъесмь оказался в Кирьят-Шауль при температуре плюс тридцать два возле незасыпанной могилы еще одного из тех, кого папа обычно называл «старая гвардия». Он слушал путаное бормотание неуклюжего раввина и терпеливо ждал, когда папа, как обычно, переполнит его самого и всех остальных горем и чувством утраты. Вот только в случае Вельвеле Азъесмь приехал печальным уже из дома, так что игра была нечестной с самого начала. Он пытался представить себе с детства знакомое лицо Вельвеле, но так и не смог. Зато ему удалось вспомнить, причем в подробностях, редкий талант Вельвеле походить почти на любого твоего знакомого. Каждый раз, когда Азъесмь встречал его на улице, он был уверен, что это Пинхас, другой папин друг, или мистер Флискин, человек, у которого когда-то была продуктовая лавочка на улице Бялика, или еще кто-нибудь. Папа Азъесмь тоже всегда ошибался. Все ошибались: женщины, которые хотели польстить Вельвеле, говорили, что он похож на киноактера. И в самом деле, кем бы ни был этот киноактер, Вельвеле был немножко на него похож. У открытой могилы папа Азъесмь рассказал, что Вельвеле так к этому привык, что когда на улице кого-нибудь звали по имени – не важно, по какому имени, – он всегда оборачивался, потому что знал, что на самом деле окликают его. «Однажды мы сидели в кафе „Весна“, – папа Азъесмь сверкал влажными глазами. – Вельвеле спросил, не думаю ли я, что все эти люди, принимающие его за другого, ошибаются и наоборот и кричат на улице „Вельвеле, Вельвеле!“ вслед другому человеку».
