С тех пор как дыра пропала, людям стало труднее зарабатывать себе на хлеб, а жизнь в деревне стала еще более тихой и вялой. Ана вышла замуж за сына хозяина рыбной лавки, и они объединили торговлю. Ана родила нескольких детей и любила рассказывать им всякие истории, особенно о людях, которые когда-то приходили к ней в лавку и пахли серой. Детей эти истории пугали, и они начинали плакать. Но Ана упорно повторяла эти рассказы, сама не понимая почему.
Мушмула
«Ну же, Жильбер пойди поговори с ними. Ты джандарм, они тебя послушаются». Я поставил на стол пустую чашку из-под кофе и принялся шарить под столом ногами, пытаясь найти тапочки. «Бабушка, сколько раз тебе объяснять? Я не джа... полицейский, я солдат, сольда, я для них не власть, с чего им меня слушаться?» — «А с того, что ты высокий, как небоскреб, и у тебя одежда, как у джандарма...» — «Сольда, ба». — «Хорошо, хорошо, сольда, какая разница? Пойди к ним с твоей пистола и скажи, что, если они не прекратят лазить на нашу мушмулу, ты их кинешь в калабуш
[15]
, ты их постреляешь, — что угодно, главное, чтобы они перестали лазить к нам во двор...» Бабушкины выцветшие глаза увлажнились и налились кровью — она действительно ненавидела этих детей. Старушка слегка рехнулась, но я уважаю старших, и поэтому я согласился. Вечером я услышал, как дети лазают по мушмуле, натянул шорты и майку и сказал бабушке, что пойду поговорю с ними. «Нет, — сказала бабушка и встала в дверном проеме, держа в руках мою отутюженную парадную форму. — Ты не пойдешь к ним в таком виде. Надень юниформ». — «Прекрати, ба», — сказал я и попытался ее обойти. Она упрямо облокотилась на косяк, держа мою форму на вытянутых руках. «Юниформ», — приказала она.
Я спускался по лестнице, а она плелась у меня за спиной. Я не знал, куда деться от стыда, я был разряжен, как стойкий оловянный солдатик, даже от повязки на рукаве она не дала мне увильнуть. «Жильбер, ты забыл вот что», — тихо продребезжала она и протянула мне мой «узи», снятый с предохранителя, с обоймой внутри. Если бы командир сейчас увидел ее с этим «узи» в руках, мне бы влепили две недели без отпуска. Я выхватил у нее автомат, вынул обойму и осторожно перевел затвор в нейтральное положение. Из патронника выкатился патрон и упал в траву. «Ненормальная, ты зачем мне автомат принесла? Это же просто дети!» Я вернул ей оружие, она упрямо сунула его мне обратно. «Это не дети, это животные!» — припечатала она. «Хорошо, хорошо, ба, я возьму ружье. — Я страдальчески вздохнул и поцеловал ее в щеку. — А теперь иди в дом». — «О, мон пти джандарм!» — восторженно всплеснула руками бабушка. Окрыленная своей маленькой победой, она поковыляла вверх по лестнице. «Сольда!» — крикнул я ей вслед. Я не какой-нибудь гребаный полицейский. Потом я спустился вниз.
Дети в кроне мушмулы продолжали шуметь и ломать ветки. Я планировал снять рубашку, обмотать ею автомат и положить где-нибудь в кустах, чтобы не выглядеть полным идиотом, но мелькание бабушкиного лица за занавеской остановило меня. Я подошел к дереву, схватил за подол рубашки мальчика, как раз пытавшегося залезть повыше, и сбросил его в траву. «А ну все отвалили от дерева, это частная собственность!» — крикнул я.
На секунду воцарилась тишина, а потом с одной из верхних веток донесся ответ. «Ой, ой, солдат, ты хочешь нас убить, дядечка солдат?» Гнилая мушмула стукнула меня по голове. Мальчик, которого я сбросил, встал с травы и презрительно посмотрел на меня.
«Джобник
[16]
, — процедил он, — мой брат рвет жопу в спецназе, а тебе не стыдно ходить по улицам с лузерской повязкой из Црифина?
[17]
» Он громко харкнул и плюнул мне на рубашку. Я дал ему подзатыльник, достаточно сильный, чтобы сбить его с ног. Что это мелкое чмо вообще понимает в повязках?
«Нет, ты видел, как этот пидар врезал Мирону?» — закричал кто-то с дерева. «Скажи, поц, что это ты в пятницу вечером
[18]
ходишь в форме, у тебя что — нет денег на "Ливайс"?» — закричал другой мальчик. «Раз он такая гнида, устроим ему интифаду, чтоб не скучал!» — крикнул первый, и они оба начали кидать в меня с дерева мушмулой. Я попытался влезть на дерево, но с автоматом и в форме мне было очень неудобно. Вдруг кусок кирпича ударил меня в плечо — оказалось, что в кустах прячется еще один мальчишка. «Би Эль Ю!» — заорал он и показал мне средний палец. Эти дети действительно были двинутые. Прежде чем я успел броситься в погоню, тот, который в меня плюнул, поднялся. Все лицо у него было в грязи. Он заехал мне по яйцам и рванул с места. Кровь бросилась мне в голову, я догнал его буквально в три скачка и ухватил сзади за рубашку. Он упал, и я начал его метелить. Тот, что бросил в меня кирпичом, теперь вспрыгнул мне на спину, а двое других слезли с дерева и пришли ему на помощь. Они вцепились в меня, как пиявки, один из них укусил меня за шею. Я попытался стряхнуть их, и мы все рухнули в грязь. Я лупил их без остановки, но у них были железные яйца, у этих мерзких гномов, — сколько им ни попадало, они не сдавались. Я держал по одному в каждой руке, третьего я душил ногами, и тут этот Мирон — похоже, он был их предводителем — въехал мне камнем по голове. Мир завертелся у меня перед глазами, и я почувствовал, как по лбу стекает струйка крови. Я услышал автоматную очередь и заметил, что «узи» давно не у меня, — он, видимо, упал, когда мы катались по грязи. «Оставьте моего внука, выродки, — услышал я алжирский акцент свой бабушки, — или я прикончу вас, как карпов в ванне!» Я не знал, снится мне все это или нет. «Оставьте его, эта бабка психическая!» — услышал я голос Мирона и почувствовал, как все руки отпускают меня. «А теперь всем исчезнуть, фьють-фьють! — приказала бабушка, и их ноги быстро зашуршали по траве прочь. — Смотри, как они запачкали тебе форму джандарма! — Я почувствовал бабушкину руку у себя на плече. — И сделали тебе рану на голове! — продолжила причитать она. — Это ничего, ничего, я тебе заклею рану и форму постираю, будет как новенькая. А Господь, уж Он позаботится об этих дьяволах. Пойдем домой, Жильбер, холодает». Я встал на ноги. Мир продолжал вертеться без остановки. «Скажи, бабушка, — спросил я, — где это ты научилась заряжать автомат и стрелять?» — «О, это из фильмов Жака Нориса, их показывали по телевизору. До того как этот подлец перестал снимать фильмы и сбежал с деньгами, — вспомнила бабушка и рассердилась. — Завтра ты наденешь форму джандарма и пойдешь его проведать!» — «Бабушка!» — завопил я в ярости. Лоб жгло огнем. «Прости, Жильбер, — форму сольда», — извинилась бабушка и поковыляла вверх по лестнице.
Араб с усами
В автобус сел араб с усами. Даже если бы в нем вовсе не было ничего арабского, даже если бы он вообще был не араб, мне бы все равно было ясно, что он араб. У арабов волоски усов всегда смотрят вниз, а у обычных людей они обычно смотрят в стороны. В руках у араба была большая корзина, он прошел в самый конец автобуса и всю дорогу смотрел только на шоссе, как будто это он был водитель (Ноа рассказывала, что арабам запрещают водить машину, а если и разрешают, то только «пежо», потому что у «пежо» самый слабый корпус). И вот он идет по проходу в самый конец автобуса, ни на кого не глядя, и вдруг наступает мне на ногу (на ногу, не на туфлю, а прямо на ногу). Я как заору: «Смотри, куда прешься, араб вонючий!», и еще как заору: «Кус имммммма шельха!»
[19]
(потому что могло оказаться, что он не понимает иврита). Он заговорил таким арабским подлизывающимся голосом, с «б» вместо «п», все время просил прощения и поцеловал мне руку, а мне все время было страшно, что у него в корзине разделочный нож, как у мясника, и что он вытащит нож и заколет меня. Я из тех людей, с которыми все время такое случается, хроническое невезение с детства. Папа говорил, что дело не во мне и не в невезении, а в генах и что стоит поинтересоваться историей нашей семьи, как становится ясно, что по маминой линии все двинутые как минимум на пять поколений назад. А мама отвечала: «...а я из всех самая двинутая, если откопала себе такого мужа, как ты». А папа говорил: «Ай-яй-яй, как смешно». Но больше они ничего такого не говорят. Они оба умерли. Давно. От крысиного яда. Ноа сказала, что это дико смешно — умереть от крысиного яда, что она все похороны писалась от смеха — натурально писалась, аж мокрое пятно на трусах. Я все жду, что ее родители умрут, не важно от чего, хоть от сердечного приступа, — уж я развлекусь у них на кладбище. Так вот, араб говорит: «Извините, извините, извините!» — и эти его усы колют мне руку. От страха я ему говорю: «Отвали от меня, урод вонючий!» И тогда он идет и усаживается на заднем сиденье. Они всегда садятся на заднее сиденье, чтобы надо было всю дорогу думать, подкрадутся они к тебе с ножом или нет, и оборачиваться, пока не заболит шея.
