– А я?
– А ты… не обижайся, но ты был из тех, кто до конца жизни будут ковыряться на одном месте. Ты ведь даже не решился сказать мне, что любишь. Издали смотрел. Вздыхал. А когда Кирилл обратил на меня внимание, просто отошел в сторонку. И я подумала, что ты будешь как мой отец. И с тобой я стану, как моя мать. Я не хотела повторения.
– И выбрала его.
– Верно.
– Ты счастлива?
Нет, Мефодий не горевал и боли особой не испытывал, глядя на молодоженов, скорее уж тоску и обиду, как будто бы вдруг он стал не нужен обоим. Занятые друг другом, они попросту Мефодия не замечали. И может статься, именно эта обида толкнула его уволиться.
Выйти в дело, как выразился Кирилл.
Мама расстроилась. Она тоже не верила, что у Мефодия получится. Похоже, никто особо не верил, но, как ни странно, это всеобщее неверие придало сил и необходимой злости.
– Сейчас? – спросила Грета. – Нет, я не счастлива.
– А раньше?
– Когда-то была… давно.
– Что с вами случилось?
Почему Кирилл вдруг поверил призраку? А Грета превратилась в… это?
– Жизнь, – ответила она, усмехаясь. – С нами случилась жизнь. И с тобой тоже… но лично я ни о чем не жалею. А ты?
Мефодий отвернулся, не выдержав прямого ее взгляда.
– Я ведь видела твою жену. Она так на меня похожа. Внешне.
– Не тронь ее.
Не услышала, намотала локон на длинный палец, потянулась по-кошачьи.
– Какой она была? Тихой, верно? Домашней девочкой, которая смотрела тебе в глаза… скучной…
Мефодий стиснул зубы, сдерживая ответ.
– Она тебя любила. Как мне кажется. А вот ты… скажи, ты любил ее?
– Не твое дело.
Грета пожала плечами.
– Может, и не мое, – ответила она. – А может, и мое, я ведь слышала, что говорят. Даже здесь, Федя, в этом вот доме, хотя поверь, Кирилл крайне не одобрял эти разговоры. Но разве Софью заткнешь? Боже, она такая хабалка, что…
Леночка умерла.
Это данность, и следует смириться. Свыкнуться. Жить дальше.
У Мефодия получилось бы. Наверное, даже не появись Кирилл на пороге его квартиры, он рано или поздно сам бы остановился. И бутылки собрал бы.
– Но я не верю, что ты ее убил.
– Спасибо, – он поднялся было, но Грета попросила:
– Не уходи! Раз уж мы так хорошо разговариваем с тобой, то грешно этот разговор прерывать на полуслове. Разве тебе не хочется прояснить все? Так сказать, раз и навсегда.
Мефодий не знал, но остался. Не ради Греты, которая приготовила уже яд, но ради себя.
– Ее тебе убивать незачем. А вот Кирилл… – Она прищурилась, и в какой-то миг лицо ее застыло. – Он в очередной раз оказался в нужном месте в нужное время. Спас тебя. Подобрал. Принес в дом… и тебя, и твое дело. Ты же не мог заниматься бизнесом? А Кирилл готов был поддержать… и поддерживал, пока ты не пришел в себя настолько, чтобы понять, что твое дело перестало быть твоим.
– Он бы вернул.
– Конечно! Когда счел нужным. Он ведь сам должен был убедиться, что с тобой, Мефодий, все в порядке. А пока ты оставался бы здесь, под надзором. И поверь, этот надзор длился бы годами… чем не повод? Братская любовь и большие деньги. В конце концов, ты получил все.
Мефодий отметил одну странность: он не злился.
– Повзрослел, – сказала Грета, словно заглянув в его мысли. С ведьмы станется!
– Это все? – Мефодий встал. – Время позднее, Грета. Шла бы ты отдыхать.
– Не спится, – спокойно ответила она. – И тебе… знаешь, мы могли бы начать все сначала. Ты и я. Я бы даже попыталась стать такой, как тебе нужно. Смирной. Домашней…
Веселой.
Живой. С воздушным шариком на поводке. С обкусанной булкой в кармане страшной своей сумки. Булка крошилась и жирные голуби дрались за крошки.
А Грета, забравшись на спинку лавки, смеялась, кричала:
– Смотри, смотри, что вытворяют…
Нет, стать прежней у нее не получится. А нынешняя пусть и красива, но… змеи тоже красивы. По-своему. Остаток ночи прошел без снов.
Пухлый мужчина застыл у окна. Догорал закат, и силуэт мужчины словно был прорисован на желто-красном бархате.
– И ты здесь, дорогой. – Насмешливый голос заставил его вздрогнуть и очнуться. – Скажи, Витольд, чем он тебя привлек?
– А тебя, Ференц? – Мужчина, покачнувшись, не упал, удержался, ухватившись за подоконник.
– Опять надрался?
Вошедший в комнату на первый взгляд был юн и прекрасен, на второй же становилось ясно, что возраст его далек от юного, а красота поблекла. Мягкие, почти девичьи черты лица, светлые волосы и голубые удивительной чистоты глаза. Вот только нет-нет да мелькало в них что-то странное, злое.
Его же собеседник, отвлекшийся от созерцания заката, был много старше. Он не пытался скрыть ни прожитых лет, ни своей болезненности. Невысокий, он изрядно раздался в талии, и оттого казалось, что стоит ему сделать глубокий вдох, и нелепый канареечного цвета сюртук его треснет, расползется по швам, или же пуговицы оторвутся. Пышный шейный бант прикрывал короткую шею, и толстые пальцы то и дело бант теребили. Лицо же Витольда, обрюзгшее, с поплывшими, будто растаявшими чертами, отличалось удивительной невыразительностью.
– Что ты, Ференц, разве можно, – ответил он юноше и, прихрамывая, подошел к креслу. – Так как же вышло, что здесь я встретил тебя?
– Обыкновенно. – Анна вошла стремительным шагом. – Он вновь проигрался. А кто еще согласится выплатить его долги?
– Ужасная Анна! – Ференц отвесил шутовской поклон. – Конечно, как можно было обойтись без тебя!
– Не скажу, что рада вас видеть, – Анна скользнула взглядом по гостиной, выдержанной в темно-синих тонах.
– Анна, рада, что ты приехала. – Этот голос был тих и невзрачен, как и его обладательница. Женщина в буром платье заняла место у камина. Она почти исчезла в огромном кресле, и Анна с неудовольствием, со странной ревностью отметила, что Мари ничуть не изменили прошедшие годы. Те же серые, словно пылью припорошенные волосы, то же невыразительное, с мелкими чертами, личико, на котором выделяется лишь крупная темная родинка. Платье… она всегда носила такие, мешковатые, нелепые, призванные подчеркнуть и недостатки ее, и положение.
– Разве он бы позволил ей не приехать? – поинтересовался Ференц. Он устроился в кресле вальяжно, закинув ногу на ногу, а в руке его появился бокал с коньяком.
– Анна, милая! – Витольд обнял ее, дыхнув в лицо перегаром. – Как я рад тебя видеть!
