— Вообще-то здесь гостиница. И я в ней остановился. Логично для приезжего, правда?
Светлые глаза Бегунова сузились.
— Умничаешь?
— Констатирую, — спокойно сказал Глеб.
Несколько секунд они стояли молча, оглядывая друг друга. Первым молчание прервал Корсак.
— Серег, — мягко начал он, — давай не будем начинать встречу со ссоры. Если ты сердишься на меня из-за твоей сестры…
— Заткнись, — прорычал Бегунов. — Я не собираюсь тебе ничего объяснять. Я просто хочу, чтобы ты держался от Киры подальше.
Взгляд Корсака похолодел.
— Не думаю, что это тебя касается, — спокойно сказал он.
— Мне плевать, что ты думаешь. Просто свали отсюда, пока зубы целы.
— Ты мне угрожаешь? — иронично уточнил Глеб.
— Понимай как хочешь.
Корсак улыбнулся, и, увидев эту улыбку, Бегунов побелел от гнева. Кулаки парня сжались, и он сделал шаг к Глебу.
— Спокойно, Серега, — осадил его Корсак. — Спокойно. Ты же не хочешь, чтобы нас с тобой забрали в полицию за драку? Я тоже. У меня похороны, и я не могу их пропустить.
— Свинья ты, Корсак! — выдохнул Бегунов. — Ты хоть знаешь, что после твоего отъезда она вены себе резала!
Глеб замер с открытым ртом. Потом растерянно моргнул и пробормотал:
— Я этого не знал.
— «Не знал», — презрительно передразнил Бегунов. — Да ты даже позвонить ей ни разу не удосужился. А ведь она тебя ждала. Долго ждала. И даже ехать к тебе собиралась.
Глеб молчал, как громом пораженный. Но продолжалось это недолго.
— Ладно, — сказал Глеб. — Ты сказал — я услышал. А теперь прости, мне надо идти. — Глеб тронулся с места, намереваясь обойти парня, но Бегунов снова встал у него на пути. Корсак становился. — Выпей валерьянки, — посоветовал он парню. — Или настойки пустырника. Говорят, помогает.
— Сразу после похорон ты отсюда свалишь, — сказал Бегунов. — И это не просьба.
Он отошел в сторону, давая Глебу пройти, а потом, так же, как полицейский из ППС, и так же, как Кира, долго смотрел ему вслед.
Настроение у Глеба было мрачное. Известие о том, что Кира пыталась покончить собой после их размолвки, случившейся больше двадцати лет назад, его поразило. Впрочем, не настолько, чтобы он впал в депрессию и бросился просить у Киры прощения. В конце концов, он тогда тоже сильно пострадал. И может быть, даже сильнее, чем Кира. И еще неизвестно, чье сердце было по-настоящему разбито, а кто из них троих просто ломал комедию.
Кира… Эльза… К черту все это!
Кажется, я окончательно превратился в циника.
Глеб мрачно усмехнулся и постарался выбросить известие о несостоявшемся самоубийстве Киры Бегуновой из головы.
6
Четверть века назад родители Глеба Корсака вынуждены были временно переехать в Полесск по причинам, которые сейчас могли показаться пустяковыми. Глеб провел в этом городе около года своей жизни. В ту пору он считал пребывание здесь чем-то вроде ссылки и без особой теплоты относился и к городу, и к его жителям.
Глеб всегда считал себя в Полесске чужим и без особых сожалений расстался с городом четверть века тому назад — с разбитым сердцем и тяжким грузом несбывшихся надежд.
И сейчас он чувствовал себя здесь таким же чужаком, как и раньше.
Глядя на восковое лицо покойника, Глеб вспомнил, что когда-то они неплохо проводили вместе время, разглядывая коллекции насекомых, гербарии, просматривая энциклопедии холодного оружия. Дядя Борис был отличным рассказчиком, и Глеб обожал слушать истории из его жизни. Многие истории были выдуманными (Глеб понимал это даже в детстве), но тем интереснее было следить за поворотами буйной дядиной фантазии, которая заводила его так далеко, что дядя Борис и сам часто казался удивленным.
…Возле гроба дяди Бориса стояли пожилые люди с лицами не столько печальными, сколько просто спокойными. Глеб знал, что похороны организовали какие-то приятели дяди. Вероятно, они сейчас и стояли возле «скорбного ложа».
У Глеба появилось острое чувство фальшивости всего происходящего, а вместе с ним и желание уйти отсюда.
Собственно, почему бы и нет? Никто ведь и не заметит.
Глеб решил, что этот план вполне осуществим, и собрался уже потихоньку повернуться, но в эту секунду рядом с ним появилась пожилая высокая женщина в черной шляпке с черной вуалью.
— Вы племянник Бориса Алексеевича? — тихо поинтересовалась пожилая дама.
— Да, — ответил Глеб.
— Почему же вы стоите здесь, а не у гроба?
— Я… не знаю.
— Идите, — шепнула пожилая дама. — Идите же!
И она легонько толкнула Глеба в спину. Делать было нечего, Корсак приблизился к гробу.
Борис Алексеевич Корсак лежал на своем скорбном ложе, как и принято покойнику, с величественным, строгим лицом. Ни удивления, ни страха, только горделивый покой. Словно за миг до смерти он увидел нечто такое, чего прочие, живые, и представить себе не могут, гордость за обладание новым знанием отобразилась на его лице.
Глеб вдруг вспомнил, как лет тридцать тому назад дядя Борис взял его с собой на немецкое кладбище.
День тогда был такой же пасмурный, как сегодня. Дядя, тогда еще молодой, легко загорающийся и любопытный до всего нового, приложил к надгробию кальку и стал заштриховывать ее мягким грифельным карандашом. Глеб с любопытством смотрел на то, как барельеф обретает на листе кальки грифельные контуры.
Барельеф был очень странный. Обычно на надгробных плитах был изображен ангел, иногда — Дева Мария с маленьким Иисусом на руках. А на этом камне была выбита голова какого-то звероподобного существа. На голове у существа не было ушей, а лицо (или скорее морда) было чуть вытянуто вперед.
— Кто это? — спросил Глеб у дяди, разглядывая таинственного монстра.
— Это? — Дядя улыбнулся. — Возможно, ангел.
— Он не похож на ангела, — усомнился Глеб.
— А ты видел ангела?
Глеб покачал головой:
— Нет.
— То-то же, — сказал дядя и продолжил работу.
— Зачем тебя это, дядь Борь? — спросил тогда Глеб.
— Люди вложили в это изображение душу и талант, — ответил дядя. — И свои представления о загробном мире. Если угодно — это визуальная метафизика. А значит — особый род искусства.
— И много у тебя таких картинок?
— Много. Сто сорок штук. Когда их будет двести — я попробую сделать книгу.
— И кому будет интересна такая книга? — скептически уточнил Глеб.
Дядя улыбнулся и ответил:
— Вероятно, таким чудакам, как я.
