По сторонам росли сломанные и искривленные ураганами деревья. Их мощные корни вспучивали землю, как гигантские щупальца. Толща серых туч скрывала небо от горизонта до горизонта. Полосы белесого тумана стлались по склону невысокого холма, обвивали ноги Галеба.
Тропинка то исчезала, то появлялась снова. Страха Галеб не испытывал, ибо ничто теперь не могло ему повредить — пока он оставался зверем, он был неуязвим.
Туман стал гуще. Галеб остановился. Было холодно и сыро, и на его обнаженные плечи оседали блестящие капли влаги, однако он не чувствовал холода. В сумрачном свете, в котором Галеб видел все как днем, он ясно различал повисшие на волосках его рук и ног капли росы — они походили на жемчужины в этом мерцающем полумраке.
И вдруг он почувствовал запах дичи. Галеб опустил голову и обнюхал траву. Он обнаружил след, оставленный взрослым самцом оленя. Олень был крупный, матерый. Достойный противник!
Галеб бросился по следу, с восторгом предвкушая битву. Пробежав пару километров, он остановился на краю странного оврага, склоны которого были обложены камнями. След оленя вел в овраг. Галеб понюхал воздух, потом опустил голову, немного помедлил, а затем прыгнул на дно оврага, мягко приземлившись на четыре сильные лапы. И снова пошел по следу.
Пробежав по дну странного оврага еще пару километров, Галеб понял, что потерял след, и внезапно остановился. Некоторое время он стоял в нерешительности, глядя туда, где туман, подобно двум дымчатым стенам длинного коридора, уводил в сгущающийся мрак, и в этом мраке мерцала полоска света, похожая на расселину. Расселина манила Галеба, звала его к себе, но чувство опасности останавливало его.
Сделав над собой усилие, он с трудом отвел от расселины взгляд, развернулся и побежал прочь. Чем дальше он был от расселины, тем легче ему дышалось, и тем менее ощутимой делалась эта странная тяга. И вдруг Галеб резко остановился. Он снова почуял оленя. Поднял голову и увидел его самого. Олень стоял на краю каменного оврага, огромный, мощный, широкогрудый, с громадными ветвистыми рогами. Завидев Галеба, он не убежал, но опустил голову и выставил перед собой рога, готовый дорого продать свою жизнь…
…Очнулся Галеб Корсо от холода. Он лежал на жухлой траве возле ручья. Из одежды на нем были только штаны, да и те разорвались внизу.
Галеб сел на траве и поежился. Во рту у него ощущался странный привкус, а горло так пересохло, будто он дня три ничего не пил.
Галеб на четвереньках приблизился к ручью и хотел зачерпнуть пригоршню воды, но вдруг замер, глядя на свои руки. Они были испачканы кровью. Галеб внимательно оглядел свое тело, но не нашел ни ссадин, ни царапин. Кровь была чужая. Галеб огляделся и тут же увидел того, в чьей крови он испачкался. Это был огромный олень. Шея оленя была перекушена, шкура разорвана в клочки, а из бока вырван большой кусок мяса.
Так вон откуда этот сладковатый, железистый привкус во рту!
Галеб почувствовал легкую тошноту, но тошнота эта имела скорее психологические, чем физиологические причины.
Галеб снова склонился над ручьем и, затаив дыхание, посмотрел на свое отражение, ожидая увидеть в нем чудовище. Но ничего такого он не увидел. Насколько Галеб мог судить по неясному, темному, подернутому легкой зыбью изображению, из ручья на него смотрело его собственное лицо. То есть лицо кузнеца Корсо, конечно, но сути это не меняло.
Посмотрев по сторонам, Галеб заметил свое имущество, разбросанное по траве, — рясу, мечи, плащ, шляпу…
Он быстро оделся и взглянул на небо. Через час совсем рассветет, к этому времени он должен быть в деревне. Главное — не наткнуться в таком виде на общинников, чтобы избежать излишних вопросов.
2
До деревни Галеб добирался долго, продираясь сквозь кусты, шарахаясь от каждой тени.
Замерзший, усталый, исцарапанный, тайком он пробрался через двор и проскользнул в овин. Здесь он надел свитер из грубой шерсти, улегся на соломенный тюфяк и накрылся сверху драной рогожей. Понадобилось не меньше получаса, прежде чем Галеб начал согреваться. Потом он уснул.
Проснулся он лишь в полдень. Застонал тихо, потом громче и наконец открыл глаза. Сел на краю тюфяка. Почувствовал неприятный вкус во рту, как будто ел пепел, и страшную головную боль.
Поднявшись и ощущая ломоту во всем теле, Галеб прошел к бочке с водой, взял ковш, зачерпнул воды, отпил несколько глотков, а оставшуюся воду перелил в пригоршню и выплеснул себе на лицо. Холодная вода помогла взбодриться.
Рана от укуса женщины-оборотня слегка побаливала, зато язва на предплечье затянулась, и теперь на этом месте виднелся лишь красноватый шрам в виде креста.
Одевшись, Галеб отправился к пастору Зиберту.
Возле дома он столкнулся с Элоизой.
— Здравствуй, Галеб! — радостно приветствовала его девушка.
— Здравствуй, Элоиза! — вяло улыбнулся в ответ Галеб.
Дочка пастора вгляделась в его лицо, и в глазах его мелькнула тревога.
— Ты плохо выглядишь, кузнец, — сказала она. — Уж не заболел ли ты?
— Я плохо спал, — ответил Галеб. — Суетные мысли не давали успокоиться.
Элоиза снова улыбнулась и мягко проговорила:
— Такое случается, Галеб. Если хочешь, я скажу нашим людям, что тебе нездоровится, и ты не будешь сегодня работать.
— Нет, Элоиза, не стоит. Сейчас я перекушу и тут же приду в норму.
Лицо девушки осветилось, и она быстро проговорила:
— Сегодня у нас рыбный суп с луком и караси, запеченные в лопухе. Прости, что я не смогу подать на стол — нынче большая стирка, и я должна с другими женщинами идти к реке.
— Ничего. Я справлюсь и сам. Спасибо тебе за заботу, Элоиза!
Галеб увидел возле дома пастора чужую пегую лошадку и спросил:
— Чья это лошадь?
— У отца гостит один городской священник, с которым они знакомы с юности, — ответила Элоиза. — Но, кажется, он уже собирался уезжать.
— Ясно.
Галеб улыбнулся девушке, ободряюще ей подмигнул, а затем зашагал к дому пастора.
Пастор Зиберт и впрямь был не один. Он сидел за столом в компании толстого священника, голова которого была совершенно лысой, а сизый нос явно свидетельствовал о том, что гость неравнодушен к вину.
Кивнув Галебу и жестом попросив его подождать, пастор Зиберт заговорил со своим приятелем, продолжая прерванный появлением Галеба спор:
— Рассуди сам, друг мой, можно ли назвать безупречно чистым человеческое тело?
— Конечно, нет! — воскликнул лысый священник и передернул плечами, показывая, насколько отвратительна ему мысль о телесности.
— Но мы с тобой должны учить, что Сын Божий пребывал во плоти, то есть был в теле. Так?
— Так, — нехотя согласился лысый священник. — Но признаюсь тебе честно: вопрос телесности Бога всегда меня смущал.
