— А разве они нуждаются в оправдании? Воины Бога сражаются со злом там, где его видят.
— Но под их горячую руку часто попадают невиновные.
— Кто это тебе сказал? Методы, которыми они выявляют колдунов и ведьм, несовершенны, но, слава господу, эти методы работают. А что касается оправдания… оно нужно не инквизиторам, Галеб, оно нужно тем, кто поддался искушениям Сатаны и впустил зло в свою душу. Но даже к таким людям церковь милосердна, ибо дает им шанс оправдаться. Для этого и существует advocatus diaboli
[2]
.
Увидев сомнение в глазах Галеба, пастор сказал:
— Представь себе, что ты видишь впереди свет вечности и хочешь к нему пойти, но тут твоя левая нога, одержимая дьяволом, начинает выделывать кренделя и вместо того, чтобы помочь тебе прийти к свету, затаскивает тебя во тьму, полную чудовищ. Что ты сделаешь с этой ногой?
— Отрублю ее, — сказал Галеб.
— Верно, — кивнул пастор. — А если то же самое происходит с твоим другом, однако он слишком пьян, или слишком слаб, или слишком напуган, чтобы поднять меч и нанести спасительный удар. Ты поможешь ему отсечь зараженную ногу?
— Помогу.
— Но он наверняка будет кричать и плакать от боли. Тебя это остановит?
— Если речь идет о спасении его жизни — нет.
Пастор улыбнулся спокойной, дружелюбной улыбкой и сказал:
— Полагаю, другие примеры излишни.
После чего отвел от Галеба взгляд и снова взялся за Библию.
Вечером того же дня Фриц, наконец, затих. Из сарая, вытирая тряпкой окровавленные руки, вышел страж Отто. Люди, бывшие во дворе, настороженно и вопросительно уставились на него.
— Фриц раскаялся! — громко объявил Отто. — Он принял мученическую смерть, чтобы очистить и спасти свою бессмертную душу!
Общинники облегченно вздохнули и снова занялись своими делами.
5
— Галеб, я могу войти?
— Да, отче. Входите!
Галеб отложил молот, вытер рукавом потный лоб и повернулся к дверям, распахнутым настежь.
Пастор Зиберт подошел к наковальне, взглянул на две заготовки, которые выковал Галеб, и удивленно спросил:
— Что это? Мечи?
— Да, отче.
Пастор пристальнее присмотрелся к извилистым клинкам и сказал:
— У них странная форма. Они напоминают фламберг, только короче.
— Эта форма не ради красы, — отозвался Галеб. — Она удлиняет разбег клинка. А размер каждого меча таков, чтобы я легко мог управляться с ним одной рукой.
Пастор отвел было взгляд от верстака, но взглянул на две бронзовые накладки, которые лежали рядом с мечами, и брови его приподнялись от удивления.
— Ты собираешься прикрепить к перекрестьям мечей распятия?
— Да, отче. — Галеб сдвинул брови. — Я сделал что-то неподобающее?
— Нет, сын мой. Ты все сделал правильно.
Пастор снова посмотрел на клинки, и на этот раз в глазах его появилось восхищение.
— Поразительно! — сказал он. — Я поражен, сын мой. Более искусной работы мне не приходилось видеть.
— Я хорошо работаю с железом, — не без гордости произнес Галеб, но тут же стушевался под взглядом пастора и смиренно спросил: — Вы их освятите, отче?
— Конечно. Я сделаю это сегодня же после вечерней службы. Конечно, если мечи будут к этому времени готовы. Однако зачем тебе они?
— Я хочу сходить в город, — сказал Галеб.
— Зачем?
— Попытаюсь найти хозяина пряжки. Она очень приметная. Вам, отче, появляться в непристойных местах негоже, а я войду в любую дверь.
Пастор нахмурился и с сомнением проговорил:
— В нашем городе не любят чужаков. Если ты пойдешь без оружия, это может плохо для тебя кончиться. А если с оружием… это может кончиться плохо и для тебя, и для других.
— Я уже думал об этом, отче, — сказал Галеб. — Мне кажется, я могу остаться незамеченным, если вместо камзола надену сутану и плащ. Молодой послушник не вызовет подозрений.
Пастор обдумал его слова и кивнул:
— Хорошая идея, Галеб. Однако даже в этом случае твоя вылазка будет опасна.
— Знаю, отче. Но я не пойду в город безоружным. Я возьму с собой освященные мечи-змеевики. Я сделаю специальную перевязь и спрячу оба клинка за спину. Плащ мне в этом поможет.
— Ты так сильно полагаешься на силу своих мечей? — усомнился пастор.
Галеб усмехнулся, и усмешка его вышла жесткой и холодной.
— В отличие от вашей паствы, отче, я умею сражаться и делал это не раз.
По лицу пастора пробежала тень. Он вздохнул и сказал:
— Что ж… Возможно, ты прав. Мне остается лишь благословить тебя.
— Спасибо, отче!
Галеб нагнул голову. Пастор прошептал латинские слова молитвы и трижды перекрестил Галеба.
6
Сумерки еще не сгустились, когда всадник, одетый в рясу, плащ и шляпу, пересек лес и выехал на равнину, убегавшую к подножию холмов, покрытых виноградниками. Припозднившиеся крестьяне подвязывали лозы к шестам и подрезали сухие побеги.
Город стоял на возвышенности и был опоясан кольцом крепких стен и болотистым рвом, поросшим ивняком. Он находился в пятнадцати верстах от деревни общинников, которой руководил пастор.
Миновав ров и представившись городским стражам послушником, Галеб спешился, передал смотрителю городской коновязи узду вместе с парой медных монет и дальше пошел пешком.
Сторож на городской ратуше пробил десять часов. Галеб шел по узкой, замусоренной улочке города, кутаясь в длинный плащ. Широкополую шляпу он надвинул на глаза. Окна в первых этажах домов были наглухо закрыты ставнями, и огоньки в щелях почти нигде не светились. В эти ненастные дни город ложился спать рано.
Галеб быстро пересек Рыночную площадь, свернул на улицу Нарциссов, прошел по ней, потом снова свернул, прошел еще немного и вышел к церкви Преображения. Церковь была обнесена строительными лесами и закрыта. Народу на улочках не было совсем. Лишь в отдалении раздавался тихий топот ночного дозора.
Галеб отлично запомнил план города, который начертил ему пастор. Запомнил намного лучше, чем сам ожидал.
В какой-то миг Галеб поймал себя на том, что неплохо видит во тьме. Он остановился и с недоумением огляделся, ожидая увидеть что-нибудь вроде фонарей, факелов или хотя бы открытое окно, откуда мог литься тусклый свет сального огарка. Но ничего такого не было.
Галеб провел ладонью по лицу.
— Дьявольщина какая-то, — тихо пробормотал он.
