— А что потом? — усмехнулась девушка. — Застрелишь меня из своего травматического пистолета?
Глеб сдвинул брови и хмуро посмотрел на партнершу.
— Вот это взгляд! — воскликнула девушка в притворном восхищении. — Тебе никто не говорил, что ты похож на Роберта Паттисона?
Глеб поморщился. Девушка усмехнулась и махнула рукой с зажатой между пальцами сигаретой.
— Впрочем, — презрительно сказала она, — откуда тебе знать, кто такой Роберт Патиссон. У тебя ведь здесь даже телевизора нет, а в кинотеатры ты не ходишь.
Глеб ничего на это не сказал. И тогда она заговорила снова:
— Я тебе уже надоела, да? Ты ждешь не дождешься, когда я оставлю тебя в покое? Только со мной так не выйдет. Я тебе не какая-нибудь дешевая шлюха.
Глеб снова поморщился, как от зубной боли.
— Думаешь, от меня можно так вот запросто отмахнуться? — продолжала блондинка. — Переспал пару раз — и до свиданья?
— Это звонил твой муж, — сказал Глеб. — Прошу тебя, оденься.
Девушка раскрыла было рот, чтобы что-то сказать, но вместо этого вскочила с кровати, яростно вмяла дымящуюся сигарету в пепельницу и стала быстро одеваться.
Одевшись, она вытащила из сумочки расческу и причесалась. Ее хорошенькое лицо было искажено гневом.
— Иди, открой мне дверь! — процедила она сквозь зубы, одаривая Глеба таким взглядом, что, будь он куском стекла, он бы разлетелся вдребезги.
Глеб, ни слова не говоря, вышел в прихожую. Девушка направилась следом за ним.
На пороге квартиры она обернулась и с угрозой произнесла:
— Я это запомню, Глеб. Советую тебе почаще оглядываться по сторонам.
— Спасибо за заботу, — поблагодарил ее Глеб. — Ты тоже под ноги смотри.
Девушка отвернулась и сбежала по ступенькам вниз. Глеб закрыл за ней дверь, посмотрел на свое отражение в зеркале, взъерошил ладонью волосы и хмуро произнес:
— Н-да.
Одевшись и выпив чашку крепкого кофе, он вышел в прихожую. Обулся, накинул плащ и повернулся к зеркалу. Лицо бледное, осунувшееся, под глазами фиолетовые тени, в глазах — усталость и скука. «Видела бы меня Маша», — подумал он вдруг.
При мысли о бывшей жене Глеб нахмурился, взял с полки связку ключей и, пребывая в самом мрачном настроении, вышел из квартиры.
2
Пресс-конференция «модного современного писателя Глеба Корсака» проходила в Центральном доме книги. Сам Глеб Корсак восседал за столом. Его каштановые, с серебрящейся прядкой, волосы были аккуратно причесаны, а глаза надежно упрятаны за темные стекла солнцезащитных очков.
Руку подняла журналистка из дамского журнальчика.
— Да, — кивнул Глеб.
Девушка поднялась с места и спросила немного свысока:
— Говорят, что у вас — как у писателя — наступил творческий кризис? Это правда?
— Спросите это у тех, кто говорит, — небрежно обронил Корсак.
— Значит, вы уже пишете новую книгу?
— Возможно.
— А нельзя ли поточнее?
Глеб хмыкнул:
— Вы хотите, чтобы я произнес монолог?
— А вы можете? — едко улыбнулась журналистка.
— Пожалуйста. — Корсак снял темные очки и положил их на стол. Взглянул на журналистку и сказал: — На свете все меньше вещей, которые могут выбить меня из колеи или заставить смутиться. Я научился без потерь переживать депрессии, душить в себе приступы меланхолии. Сдержанность и спокойное бесстрашие — вот что должно стать привычкой мужчины, переступившего сорокалетний порог. Я давно понял, что, например, давать нищему мелочь нужно не из жалости, а единственно потому, что так надо. Точно так же, как надо придерживать за собой дверь в метро, чтобы она не разбила лицо тому, кто идет следом. Этого требует закон необходимого приличия.
В первые секунды монолога журналисты замерли в удивлении. Теперь по их рядам пробежал недоуменный ропот.
— Я дожил, наконец, до такого возраста, — продолжил Корсак, не обращая внимания на недовольные лица, — когда в человеке начинаешь больше всего ценить не какие-то особенные таланты, обостренную чувственность или неординарные душевные качества, а элементарную порядочность. Порядочность в виде приобретенной с годами привычки. При этом, увы, не особенно надеясь встретить ее в каждом новом знакомом.
Глеб замолчал. Несколько секунд в помещении царила тишина, затем один из журналистов, корреспондент «желтого» издания, весело проговорил:
— Думаю, нас всех впечатлил ваш пафосный монолог. Но я хотел бы спросить вот что…
— Пресс-конференция окончена, — сказал Глеб, надел темные очки и поднялся со стула.
Журналисты снова недовольно зароптали. Представитель издательства вскочил вслед за Корсаком и тихо проговорил:
— Глеб Олегович, так нельзя. Они же черт знает что понапишут в своих газетах.
— Пусть пишут, — сухо обронил Корсак.
Он выбрался из-за стола и пошел к выходу. Открыл дверь, вышел к коридор, закрыл за собой дверь, чувствуя облегчение, словно оставил журналистов не просто за дверью, а где-то за границами собственного существования. Сунув руку в карман, Глеб направился к месту для курения, но, ощутив пустоту в кармане, с досадой вспомнил, что оставил сигареты в пресс-зале, на столе.
Глеб остановился.
«Ну? — с усмешкой спросил он сам себя. — И какая еще неприятность произойдет сегодня?»
И, словно отозвавшись на вопрос, в кармане у него зазвонил мобильник.
— Лучше бы я оставил там телефон, — проворчал Корсак, доставая трубку. Затем прижал мобильник к уху и недовольно проговорил: — Слушаю.
— Глеб Олегович Корсак? — уточнил незнакомый голос.
Глеб отнял телефон от уха и глянул на дисплей. Отобразившийся номер был ему не знаком. Глеб снова прижал мобильник к уху:
— Он самый.
— Ваш дядя, Борис Алексеевич Корсак, умер.
— Что?.. Как умер?
— Сгорел, — отозвался скорбный голос. — Вместе с районным музеем, которым руководил.
Глеб перевел дух.
— Ясно.
— Похороны и поминки назначены на послезавтра. Всего доброго!
И незнакомый собеседник положил трубку. Опустив телефон, Глеб несколько секунд стоял неподвижно, потом вздохнул, сунул трубку в карман и зашагал к лифту.
3
Директор издательства «Русмир» Илья Игоревич Полонский просматривал деловые бумаги, когда в дверь постучали. Полонский оторвался от бумаг и громко сказал:
— Войдите!
Дверь открылась, и на пороге появился Глеб Корсак.
