— Смешно, — слабо улыбнулась Аглая. — То есть нет… Не знаю.
— Смешно, — сказал Гектор убежденно. — Так вот я о Ларисе. Один мой друг из-за нее совершенно лишился рассудка. У него была какая-то неистовая страсть. Он признался в своих чувствах Ларисе — написал очень откровенное письмо и сделал ей предложение. А она взяла да и прочла его письмо вслух на вечеринке. И так хохотала — закидывала голову, ее лоснящиеся, черные, крашеные кудри колыхались… Никто не смеялся вместе с ней, всем было страшно неловко. Люди глупо улыбались, отводили глаза. Я крикнул: «Стыдись!» — и самому стало стыдно… А она все хохотала. Тогда мой друг вышел из бальной залы, отправился домой, нашел в письменном столе отца лежавший там револьвер да и застрелился. Конечно, все понимали почему… После этого от Ларисы все отвернулись, даже самые преданные ее поклонники. Родители ее были очень богаты, имели дом в Москве, ну и мгновенно переехали туда. Мой отец был дружен с отцом Ларисы. Надо сказать, она пошла в своего папеньку, во Владимира Иосифовича… Тот был известен своими похождениями и в молодые, и в зрелые годы, у него вечно были в любовницах и молодые, и немолодые, и красивые, и некрасивые. Поговаривали, у него даже были побочные дети. Но все оставалось досужей болтовней, дело никогда не доходило до скандалов. Мой отец был поверенным его тайн (они учились вместе в гимназии, были тезки, вроде бы даже побратимы). Они и потом переписывались, и я так или иначе оказался в курсе всех приключений Ларисы. Знал, что сначала она вышла замуж в Варшаве за какого-то чуть ли не люмпена и сбежала от него, потом — за несчастного инженера Полетаева, чью фамилию носит по сю пору, надо думать, из-за ее звучности. Бросила его тоже, вышла за кого-то еще, но и того человека постигла та же участь. Очередной ее любовник оказался большевиком, и благодаря ему она вошла в их организацию, а там ощутила, что заниматься разрушением страны куда интересней, чем быть разрушительницей обычных семей. Ее преследовала полиция, она уехала за границу, а потом вернулась — после того, как Ленин прибыл в Россию в запломбированном вагоне, привезя с собой несметные деньги для уничтожения России… Мне даже трудно, вернее, противно представить, что я когда-то с симпатией относился к большевикам!
— А вы к какой партии принадлежите? — с любопытством спросила Аглая.
— Я эсер, — сказал Гектор.
Аглая вздрогнула. Какие опасные вещи говорит Гектор о себе случайной женщине!
А впрочем, в чем опасность? Здесь, в тесном шкафу-тайнике, Аглае некому на него доносить. При малейшей попытке крикнуть Гектор ее просто придушит — вон какие у него мощные плечи, какие сильные руки. Даже пулю тратить и поднимать шум не придется… Так что он ничем не рискует, откровенничая.
А может быть, он просто почувствовал, что она его не выдаст? Догадался, что…
Что — что? О чем он мог догадаться?
— Да, я понимаю теперь, почему вы скрываетесь от этих… с красными бантами, в кожанках, — пробормотала Аглая, пытаясь замаскировать ужасное замешательство, которое ее вдруг охватило, и снизу косясь на его губы. — Понимаю, почему вы скрываетесь от большевиков!
Красивый у него рот. Почему-то во всех романах пишут только о красивых женских ртах. Но ведь, оказывается, у мужчин тоже бывают… Вообще она никогда в жизни не засматривалась на мужские губы, может, сейчас смотрит потому, что больше просто не на что смотреть? Или в глаза Гектору, или на его губы…
Аглае вдруг опять стало жарко, а пальцы похолодели. Как странно…
— Мне не привыкать скрываться, — ответил Гектор угрюмо. — За мной охотятся давно. И вовсе не большевики, и совершенно не за то, что я эсер. Хотя… не принадлежи я к их партии, не попал бы в историю, из-за которой все это началось и которая неведомо чем закончится.
Аглая подняла голову и посмотрела в его желтовато-зеленые коршунячьи глаза. В них замерло растерянное выражение.
— У меня такое ощущение, — проговорил он напряженно, — что я вас где-то видел. Уже говорил с вами! Но где, когда?
Аглая пожала плечами, приняв самый независимый вид:
— Да нет, мы точно незнакомы.
— В вас есть что-то странное, — продолжал Гектор. — Такое ощущение, что вы очень многое скрываете.
— Да и вы скрываете немало, — слабо усмехнулась Аглая.
— Я вынужден, — тихо сказал Гектор, и Аглае почудилась в его голосе нотка вины.
— Я тоже, — кивнула она. — Тоже вынуждена. Мы с вами чужие люди, случайно оказавшиеся рядом. Зачем нам знать друг о друге больше?
— Вы… Вы мне не чужая! — Голос его изумленно дрогнул. — Я это всей душой ощущаю. У меня есть женщина, близкая женщина, которая совершенно посторонний мне человек, хотя родила моего ребенка. Я прекрасно понимаю свой долг и свои обязанности по отношению к ней. Но — только долг. А вы, с которой я провел рядом несколько минут, почему-то гораздо ближе мне.
Странно, Аглаю ничуть не ранили слова о женщине, которая родила ему ребенка. Может быть, он говорит о Наталье? Ну и что? Сейчас для Аглаи это не имело ровно никакого значения. А то, что он сказал об их близости… Девушка попыталась уверить себя, что его слова ничего не значат. Все просто потому, что у мужчины… ну, когда он рядом с женщиной, да еще так неприлично близко… пробуждаются всякие темные желания. Так в романах пишут. Наверное, они и у Гектора пробудились.
Но в романах пишут, что они пробуждаются также и у женщин…
Аглая откинулась к стене, чтобы лучше видеть его странные, не то хищные, не то растерянные глаза. Гектор склонялся ниже, ниже… Аглая покорно опустила ресницы, покорно приоткрыла губы — и невольно застонала, когда Гектор с силой прижал ее к себе. «Так вот что такое — целоваться!» — мелькнула мысль и пропала. Думать Аглая больше не могла — только чувствовала.
Сеном пахло от него, ветром, диким степным огнем… птичий клекот доносился откуда-то издали… Она не могла оторваться от него. Даже если бы он разжал руки, ничего не изменилось бы, она не нашла бы сил от него оторваться. Что-то горело меж их неистово прильнувших друг к другу тел, что-то сжигало их дотла, заставляло рваться друг к другу снова и снова, прижиматься еще крепче…
И вдруг резкий свист долетел откуда-то издалека — словно бы кнутом хлестнул обоих, заставил отпрянуть друг от друга, смущенно отвести глаза, зашарить бестолково руками, поправляя волосы, одежду. Снова свист, а потом крик:
— Гектор! Слышишь меня? Я знаю, что слышишь!
Гектор с трудом оторвал взгляд от губ Аглаи, с силой провел рукой по лицу, словно пелену наваждения сдергивал, а потом пошарил по стене и отодвинул какую-то планочку. Открылась длинная узкая щель примерно на уровне глаз Аглаи, ну а ему пришлось нагнуться, чтобы смотреть во двор.
Он взглянул — и тихо выдохнул сквозь стиснутые зубы. Аглая взглянула — и подумала, что от этой картины вообще можно перестать дышать.
Посреди двора, около мертвого человека, в котором Аглая, не веря своим глазам, узнала того самого Федора, который сидел за рулем автомобиля, привезшего ее сюда, стояла Наталья. Ее качало, и, чтобы не упасть, она иногда пыталась удержаться за единственную доступную опору — за руку Хмельницкого. Что и говорить, Хмельницкий стоял поблизости, однако в руке, за которую женщина хваталась, он держал направленный на Наталью револьвер…
