Иногда со мной играет Сережа. Он кидает мячик на землю и пинает его. Я пытаюсь поймать его, но Сережа не дает. Он обыгрывает меня. Он убирает мячик у меня из-под самого носа. Мне весело, но не так, как с мамой. С ней я готов играть всегда. С Сережей – нет. Мне быстро надоедает гоняться за мячом. Все равно Сережа меня обыграет.
Тогда я и придумал свой собственный Мячик. Мой. Только мой. Он появляется, когда мне скучно. Когда одиноко. Он появляется и куда-то скачет. А я пытаюсь его поймать. Это наша с ним единственная игра. А больше и не надо. Нам хорошо с ним и так: мне – догонять, ему – скакать куда-то далеко-далеко. Я знаю: когда-нибудь у меня получится его поймать. Тогда изменится все. Но пока – нет. Наверное, у моего Мячика есть еще свой невидимый хозяин. Хозяин, который решает, когда наступило время. Хозяин Оранжевого Мячика.
Да, я забыл представиться. Меня зовут Костя. У меня есть мама и папа. Еще брат Сережа. Я такой же, как и вы. Точь-в-точь! Только все, кроме родителей, зовут меня дауном. Но почему? Мое имя – Костя. Константин. А еще – никто не берет меня в свои игры… Когда людям одиноко, они начинают играть в игры. Но почему, когда одиноко мне, меня никто к себе не берет? Ни один человек, кроме мамы! Наверное, со всеми творится что-то неправильное.
Мы с мамой вышли во двор. Обожаю прогулки! Мне нравится смотреть на прохожих. Они мне кажутся любопытными, хотя и немного странными. А еще они мне кажутся одинаковыми. Почему? Да потому, что они все делают одно и то же.
Я знаю, как поступит любой прохожий, когда заметит меня. Сначала он будет смотреть на меня. Повернет голову и чуть сбавит ход. Потом посмотрит на маму. Затем резко отвернется и побежит дальше. Он сделает вид, что не заметил меня. Или что заметил случайно. Но я-то чувствую, что это не так! Наверное, всех смущает то, что я не похож на них. Но это не так!
– Я здесь! Я хочу играть! Поиграйте со мной. Почему вы делаете вид, что меня нет? Я есть! И вы это видели! – пытаюсь я окликнуть прохожих. – Я такой же, как и вы. Смотрите, у меня две руки и две ноги. Что еще надо, чтобы играть с вами?
Все зря! Они не отвечают. Они почему-то продолжают притворяться. Наверное, это какой-то обряд. Обряд взрослых.
Когда-то давно по телевизору показывали странных людей. Они ходили в соломенных юбках. Они жили в джунглях. Они подчинялись обрядам – обязательным действиям, смысл которых непонятен. С тех пор все странности взрослых я называю обрядами. Не замечать меня – обряд. Не отвечать – обряд. Не брать в игры – обряд. Обряд, смысл которого мне непонятен.
Единственные, кто не прочь порезвиться со мной, – это дети. У них со мной гораздо больше общего, чем у взрослых. Они умеют радоваться и быть добрыми. Взрослые – нет. Взрослые смеются, улыбаются. Они похлопывают друг друга по плечам. Но им нет дела друг до друга. Когда мама прикасается ко мне, я знаю, что она желает добра. Когда Сережа хлопает меня по плечам, теребит за щеки, он делает это по-доброму. Когда папа жмет руку и улыбается другому дяде… Так принято. Я вижу, что это – обряд.
Это такой же обряд, как телевизор у папы по вечерам. Я обожаю смотреть телевизор. Особенно мультики! Я готов весь день смотреть их. Весь день, пока нет дома папы. Вечером он возвращается и приступает к своему обряду. Сначала он ужинает и рассказывает маме про работу. Потом смотрит новости. Или злые фильмы. Фильмы про нехороших людей. Ему нравятся такие картинки. Если что-то горит, рушится, ломается, значит, папа заснет. Если мультики – он будет искать свои картинки. До тех пор, пока не найдет. А я их не смотрю. Они плохие. И еще после них бывает трудно заснуть.
Мама
Костик славный мальчик. Он такой добрый и ласковый. А еще он умеет чувствовать то, чего не можем мы – нормальные люди. Хотя, что такое нормальный человек? Часто, очень часто я задаю себе этот вопрос. Ответ кажется простым, но, когда я гляжу на сына, я почему-то начинаю сомневаться. Костик – единственный человек, который никогда и не в чем не притворяется. Он – единственный, кто не делает зла. Костик, в конце концов, единственный, кто по-настоящему радуется жизни! Он делает все, чего мы, нормальные, не можем себе позволить. Но мы – нормальные, а он – нет. По крайней мере, так считают все вокруг.
Я помню, как он появился на свет. Через три с половиной года после Сережи. Почему-то мы даже ни на секунду не сомневались в том, что это будет мальчик. Даже имя ему придумали задолго до рождения. Константин – стойкий, постоянный, твердый.
Мы спали, и нам снился крепкий, розовощекий, улыбчивый карапуз. А еще гурьба внуков и внучек, которых подарят нам двое сыновей. Почему-то Борис мечтал именно о двух мальчишках. Он даже и не думал о том, что может родиться девочка.
В общем, все готовилось к появлению на свет второго ребенка: проверялись пеленки, коляски и старые погремушки. Мы долго спорили: подойдет или нет та или иная Сережина рубашка Константину, какие сказки ему читать на ночь, в какой сад определять. Еще до рождения Костя стал любимчиком всех членов семьи, включая бабушек и Сережу, ждавшего, когда же наконец у него появится братик.
Я не помню, как прошли роды. Почему-то этот момент в памяти не задержался. Помню только, как пожилая сестра мне радостно сообщила:
– Мальчик у тебя, красавица! Крепыш!
А еще я помню, как ждала появления мужа. Вес – 2900, рост 48. Почему-то хотелось прямо с порога ошарашить его именно этим.
Я помню это ощущение легкости и гордости: за себя, за Костю, за мужа и Сережу. Мы сделали это! У нас все получилось!
Удивительно, как быстро разносятся новости! Это тогда, когда ни про какие мобильные телефоны никто и знать не знал! Уже на следующий день нас атаковала армия бабушек, дедушек и прочих родственников.
Почему-то в память навсегда впечатались эти бесконечные полусонные дни до выписки. Эти бесконечные и бессмысленные разговоры с соседками по палате. Эти кормления – каждые три часа. Это были несколько дней, наполненных счастьем. Счастьем ожидания.
А потом начался кошмар. Столько раз я пыталась стереть из памяти следующие несколько дней. Напрасный труд! Лишь только острее прочертились они в памяти. Две недели страха, туманных намеков врачей, бесконечных разговоров с мужем, трусости окружающих и полной растерянности. Мы остались одни на белом свете: я, Костя и моя мама.
Это потом в справке напишут про искривленные мизинцы, монголоидный разрез глаз. Еще много чего напишут. В справке это все назовут обезличенно формально – отклонениями. В жизни же это зовется коротким и страшным словом – даунизм.
Казалось, весь мир ополчился тогда против нас! Все близкие вокруг стали такими чужими! Почему-то им казалось, что оставить мальчика в семье – самое большое зло из всех, что можно придумать! Все, даже муж были против этого! Нет, в открытую никто ничего такого не говорил. Просто как-то невзначай намекали на такой вариант, и это было самое страшное. Все разговоры начинались одинаково:
– Как считаешь, может, было бы лучше для нас всех?..
