– А кошка к-конторщика Серегина? Совершенно очевидно,
что её погубило крашенинниковское угощение. Нет, Самсон Степанович не поверил в
волшебную Скарпею, и вы, Блинов, решили, что спокойней будет его отправить на
тот свет. К тому же у вас возник замысел свалить всё на Крашенинникова, и это
вам почти удалось. Вы навестили приказчика в сторожке, угостили отравленным
вином и обставили место преступления нужным вам образом. Засунули в карман
мертвецу камышовую дудочку, миску для молока притащили, а мешок с мышами и лягушками
бедный Самсон Степанович сам припас – для вашей экспозиции очень кстати. Однако
вы забыли на столе вашу флягу, и пришлось за ней возвращаться. Подготовленный
вами натюрморт со змеёй напугал очевидцев до потери сознания, так что улику вы
б-беспрепятственно устранили, но на душе у вас всё же было неспокойно. Девушка
вас не слишком тревожила – ей обратно в Баскаковку дороги нет, но вот
Тюльпанов… Вдруг он всё же вчитается в исправников протокол и обратит внимание
на исчезновение фляги? И вот вы придумали избавиться от свидетеля ловким и
совершенно безопасным для вас образом. Вывели Тюльпанова прямо на нору, где
обитала приручённая вами змея, и вынудили его самого…
– Погодите, сударь! – прервал обвинителя Антон
Максимилианович. – Но вы же сами только что сказали: змея неядовита. Если
я такой злодей, каким вы меня рисуете, ваш помощник ничем не рисковал, суя руку
в нору!
– На примере Баскаковой вы имели возможность убедиться,
что страх и самовнушение убивают впечатлительного человека вернее ножа.
Тюльпанов не сомневался в том, что укус змеи смертельно ядовит, и свято верил в
паралич д-дыхания. От этого он и в самом деле задохнулся бы – всё шло к тому.
Губернский секретарь прижал ладонь к груди и вдохнул
глубоко-глубоко. Господи, какое счастье дышать, просто дышать!
Рядом был ещё один совершенно счастливый человек –
скудоумный мужичок. Он сидел на земле и любовно поглаживал пузырящуюся, ходящую
волнами рогожу. Лишившись одного друга, дальневосточная рептилия тут же
обзавелась новым, куда более верным.
– Шеф, а зачем было губить Баскакову? – спросил
Анисий, не сомневаясь, что Эраст Петрович, как всегда, прав. – Какая ему
корысть?
– Да самая прямая. По должности председателя уездной
земской управы Блинов раньше всех узнал о грядущем железнодорожном
строительстве и понял, каким лакомым куском становится Баскаковка. Положение у
этого господина отчаянное. Я узнал в губернаторской канцелярии, что Пахринскую
управу подозревают в нешуточном хищении общественных денег, готовится ревизия.
Дело пахло судом и тюрьмой. Господину Блинову были отчаянно нужны деньги, чтобы
покрыть растрату. Вот он и разработал отменно ловкий п-план. Уж больно
соблазнительно обстоятельства сложились, не правда ли, Антон Максимилианович?
Единственный сын Баскаковой погиб, у помещицы от горя случилась сердечная
болезнь, да и рассудок помрачился. Должно быть, она сама принялась твердить о
Скарпее, которая непременно явится за последней из рода Баскаковых. Ведь как
раз незадолго перед тем господин Петров раскопал эту старинную легенду… Вы
знали, что теперь наследницей Баскаковки является Варвара Ильинична, ваша
единомышленница по части служения общественному б-благу… Человек вы
красноречивый, вам без большого труда удалось уговорить барышню составить
завещание в пользу земства…
– Заметьте: земства, а не в мою собственную! –
вторично попытался отразить штурм Антон Максимилианович.
– Даже Тюльпанов, и тот сообразил, какую выгоду
распорядителю общественной недвижимости сулит право раздавать участки в аренду.
На слово «даже» Анисий обиженно выпятил губу, а Эраст
Петрович сказал ему:
– Здесь, Тюльпанов, пахнет взяткой не в пять и не в
десять тысяч, как вы предположили в письме, а куда более крупными суммами.
Аренда дачных участков сулит застройщикам прибыли по двести тысяч в год, так
что на бакшиш они не поскупились бы. – Коллежский советник покачал
головой. – Боюсь, м-мода на дачи рано или поздно совершенно развратит
подмосковные власти. Слишком уж велик соблазн лёгкого обогащения.
Фандорин вынул платок и принялся тщательно протирать лицо, с
которого постепенно исчезали морщины, а кожа из землистой становилась все белее
и белее.
– Три убийства, Блинов. Вот итог вашей мистификации.
Чтобы свести в могилу бедную Баскакову, достаточно было показать ей дальневосточного
змея. Но с Варварой Ильиничной вам пришлось уже самому руки марать. Именно
скрученное в жгут полотенце, Тюльпанов. Полагаю, что в этом случае вы
восстановили картину преступления верно. Смелая была затея – сделать свидетелем
московского расследователя. Вы, Блинов, выпустили «Скарпею» немножко поползать
под окном, и «волшебная» версия получила ещё одно подтверждение… Кстати, как
зовут вашу приятельницу? – кивнул коллежский советник на шевелящийся
мешок.
Антон Максимилианович, кажется, понял, что запираться
бессмысленно, и криво усмехнулся.
– Виктория… Я что, должен считать себя арестованным?
Шеф отвернулся и негромко сказал:
– А это как вам будет угодно.
Не того ждал Тюльпанов – подумал, что ослышался.
Председатель же сглотнул, поморгал глазами. После недолгой паузы коротко
поклонился:
– Благодарю…
Взял берданку за ремень и неторопливо пошёл прочь. На ходу
сорвал чахлый болотный цветок, понюхал. Ещё несколько шагов, и за спиной
Блинова сомкнулась высокая, в полтора человеческих роста трава.
– Не сбежит? – усомнился Анисий.
– Куда? Пойдёт по Руси-матушке с сумой, подаяния
просить? Не тех п-привычек господин. А поймают – бессрочная каторга. Дадим
Антону Максимилиановичу пять минут, избавим земскую идею от лишней
компрометации. Несчастные случаи на охоте, увы, не редкость. – Фандорин
брезгливо потёр щеку, всю в россыпи розовых укусов. – Поскорей бы назад в
Москву. Не нравится мне этот пленэр. Здесь не комары, а какие-то пираньи.
– Шеф… – Анисий замялся.
– Ну что ещё?
– Я про Гелю, дочку Крашенинникова… Достойнейшая
девица. Ведь какой ужас пережила, одна-одинёшенька осталась. Пропадёт она
здесь. Жалко. Нельзя для неё что-нибудь сделать?
– Хорошо. Заберём «достойнейшую девицу» с собой.
В зарослях грохнул выстрел, по болоту метнулось короткое,
суетливое эхо.
Анисий вздрогнул плечами и троекратно перекрестился. Зато
дурачка трескучий, перекатистый звук развеселил. Не переставая поглаживать свой
ненаглядный мешок, он крикнул:
– У-бу-бух!
И радостно засмеялся.
