Лёг заполночь. Ворочался-ворочался, а уснуть не мог. Только
закроет глаза, всё рептилии мерещатся, с раздвоенным языком и короной на
плоской ромбической башке.
Наконец озлился на самого себя. Не желаете спать, Анисий
Питиримович? Тогда нечего зря перину пролёживать. Извольте сделать моцион. Как
говорит мудрый Маса, «много гурячи – срадко спачи».
Прямо поверх ночной рубашки накинул шинель, сунул голые ноги
в сапоги, вышел в сад. Окна уже погасли, дом стоял во мраке тёмный и очень
тихий. Зато из ночи навстречу Анисию неслись многочисленные невнятные звуки:
побулькивания, трески, причмокивания, заговорщическая перекличка то ли птиц, то
ли жаб, то ли ещё кого. Московская ночь звучала, пахла и чернела совсем
по-другому. Вот через кусты, за которыми уже пруд, а ещё дальше Гниловское
болото, шмыгнуло что-то; вот по аллее (Тюльпанов едва заметил краешком глаза)
метнулась чёрная тень. Кто нематериалистических воззрений или просто некрепких
нервов, пожалуй, и напугался бы. Но Анисий не раз слышал от шефа, что все самое
страшное таится не вокруг человека, а внутри него, и потому шагал бодро, без
страха.
Раздвинул ветки, и прямо перед ним, мерцая отражёнными
звёздами, открылся пруд. От него несло тиной, лягушками, ещё чем-то, чему
Анисий названия не знал. Опустился на пенёк, стал прикидывать, в какой стороне
отсюда Скарпеин след, прикрытый парусиной.
Пяти минут так не просидел – услышал шорох, и близко, за
малинником. Кто-то шёл там, кряхтя и приговаривая. Тут уж Анисию сделалось не
по себе, и он пожалел, что оставил револьвер в саквояже. Хотя если живой
человек, то бояться нечего. А если какая нежить, то и револьвер не поможет.
Какая, к чёрту, нежить, сердито одёрнул себя губернский
секретарь. Просто бродит некто среди ночи, кряхтит и приговаривает. Интересно,
зачем – просто так или с какой целью?
Тюльпанов с пенька переместился на корточки, затих, стал
щуриться в темноту.
Крашенинников?
Точно он – и силуэт знакомый, и, когда повернулся, борода
длинная обрисовалась.
За спиной приказчик нёс небольшой мешок. Время от времени
останавливался, доставал из мешка какие-то комочки и бросал на землю, подле
самой воды. Что за причуда?
Тихонечко, тихонечко Анисий двинулся следом. Пощупал землю,
наткнулся на что-то мягкое, вроде как войлочное. Поднёс к глазам и гадливо
отшвырнул. Два дохлых мыша, связанные хвостами. Тьфу!
Ну и Баскаковка. Скорбный дом какой-то, полоумный на
полоумном. Один Папахин очень даже не полоумный. Знает, чего хочет, и, похоже,
своего добьётся.
И Анисий стал думать про Папахина, но как следует
развернуться не успел, потому что издали, от господского дома, донёсся истошный
вопль. Звук этот был так ужасен, что у губернского секретаря подогнулись
колени.
III
Его высокоблагородию
г. коллежскому советнику
Э.П. Фандорину
В собственные руки
Шеф,
Это письмо отправляю одновременно со вчерашним, так что
прочтите сначала то, а потом уже это. Я ещё приписал в первое письмо про ночную
прогулку по саду, про сумасшествие Крашенинникова и про крик, чтобы здесь не
размазывать, а сразу перейти к описанию преступления.
Как я выяснил, добежав до дома, душераздирающий крик был
произведён горничной Настасьей Тряпкиной, которая в половине третьего ночи
заглянула в спальню хозяйки.
На вопрос, почему не спала и зачем заглянула, Тряпкина
показала, что барышня вечером, отправляясь к себе, велела её пока не раздевать
и обождать – якобы желала посидеть у окна и помечтать.
Горничная прождала больше часа. По её словам, находилась в
коридоре и никуда не отлучалась. Правда, стояла не под дверью, а возле лестницы
– там картинки по стенам развешаны, и Тряпкина, чтоб не скучать, их
разглядывала. Однако божится, что в спальню никто не заходил, она увидела бы,
да и дверь там со скрипом. Наконец, подумав, что хозяйка уснула в кресле, не
раздевшись, горничная решила всё-таки заглянуть в комнату. Закричала, упала в
обморок.
Вторым к месту убийства прибыл я, поэтому дальнейшее
описываю по собственным наблюдениям.
Приблизившись к открытой двери спальни, я сначала увидел
бесчувственное тело Тряпкиной и пощупал жилу у ней на шее. Когда стало ясно,
что жива и видимых ран не имеет, я вошёл в комнату.
Вы знаете, шеф, я на службе видал всякое. Помните
прошлогоднее убийство купчихи Грымзиной? Я тогда ничего, не оробел, даже давал
следователю Москаленко нюхать нашатырь. А тут вроде ни крови, ни отрубленных
частей тела, но ужас что такое.
Я лучше по порядку.
Убитая сидела в кресле подле раскрытого окна. Я сразу понял,
что она совершенно мёртвая, потому что голова у ней висела на сторону, как,
знаете, ромашка или одуванчик на надорванном стебле.
Сначала я совсем не испугался – ну, убили, и убили. Обычное
душегубство, думаю, разберёмся. Даже когда зажёг лампу и увидел
странгуляционную борозду на шее, особенного значения не придал. Ясно,
соображаю: задушили. Хотя мне тогда уже чудным показалось, что полоса такая
широкая. Душат-то обычно ремешком, шнурком, верёвкой, а тут багровый след в
руку толщиной.
Первым делом я, конечно, сунулся к раскрытому окну. На
подоконнике чисто. Спрыгнул вниз, посветил лампой. И тут мне стало так жутко,
что я минуты две шагу не мог ступить, честное слово.
Там вокруг господского дома земля мелким песочком посыпана,
чтоб после дождей лужи не застаивались. Так вот на песке был явственно виден
струящийся след, который тянулся от окна спальни до кустов. Точь-в-точь такой
же, как я видел давеча, под парусиной.
Шеф, вы меня знаете. Я в нечистую силу и всякую такую чепуху
не верю, но откуда след-то мог взяться? Ну, предположим, что в Гниловском
болоте завелась какая-нибудь гигантская тварь, в природе всякие чудеса бывают.
Но как она в окно-то заползла? Невозможно!
Я, стыдно сказать, даже молитву прочёл в обережение от
скверны. И только потом, малость успокоившись, стал рассуждать, как вы меня
учили.
Ладно, думаю. А как бы это смертоубийство могло устроиться
без сверхъестественных причин?
Предположим, что злодей спрятался в спальне заранее. Когда
Варвара Ильинична вошла и села у окна, он подкрался сзади, удавил её, скажем,
скрученным в толстый жгут полотенцем, а после спрыгнул на песок и изобразил
след Скарпеи – поленом проволок или ещё чем.
Отпечатков ног там под окном много, целый день ведь ходят,
но сами знаете, что на песке за следы, никакого от них проку.
