На следующий день Эраст Петрович на службу не пошёл, послав
в канцелярию коротенькую записку, в которой ссылался на некие неотложные дела.
В самом этом обстоятельстве ничего удивительного не было, поскольку надворный
советник не имел определённых присутственных часов и вообще находился на
завидном положении вольной птицы. Странности начались позднее, уже ближе к
вечеру.
Молодой человек, всегда одевавшийся с иголочки и слывший
одним из первых московских щёголей, нарядился в потрёпанный сюртук, извлёк из
особого отделения платяного шкафа нечистую рубашку, хранившуюся там специально
для подобных случаев, дополнил свой туалет прочими соответствующими предметами
и отправился пешком в сторону Сухаревского рынка. Путь был некороткий, но
Фандорин не спешил, наслаждаясь мягким дыханием погожего летнего дня.
Очевидно, столь продолжительная прогулка понадобилась
чиновнику для пробуждения аппетита. Во всяком случае, достигнув Сухаревки, он
сразу же направился в одну из самых непрезентабельных харчевен китайского
квартала – одно название что квартала, а на самом деле нескольких кривых и
тесных переулочков, где обосновались китайские мелочные торговцы и
разнорабочие, с недавних пор начавшие селиться в Древнепрестольной.
В тёмной и грязноватой комнате не было ни одного европейца.
Там резко пахло жареной селёдкой и каким-то едким маслом, а за низенькими
столами сноровисто ели палочками низкорослые узкоглазые люди с длинными косами,
все как на подбор в синих или чёрных суконных курточках со стоячими
воротниками. Вежливость и опасение обжечь губы предписывали есть суп и
втягивать в рот лапшу со свистом, поэтому отовсюду доносилось деловитое
хлюпанье и причмокивание, какого не услышишь и в самом распоследнем хитровском
трактире.
Эраст Петрович заказал суп из акульих плавников и жареные
блинчики с яйцами и капустой. Пока дожидался, безмятежно поигрывал старинными
нефритовыми чётками. На взгляды искоса отвечал лёгким покачиванием головы, а
когда ему принесли мисочку с супом и тарелочку с хрустящими свёрнутыми блинами,
захлюпал и зачмокал не хуже прочих едоков.
Ел долго, с аппетитом, а потом ещё не менее трёх четвертей
часа пил из закопчённого бронзового чайника жасминовый чай. Наконец встал,
вытер вспотевший лоб несвежим платком, положил на стол пятиалтынный и
перебрался в соседнее заведение, где подавали сласти и шла игра в маджонг.
Китаеведческая экскурсия чиновника особых поручений
продолжалась до темноты, которая застала Фандорина в некоем мрачном подвале,
затерянном в глубине одного из Сухаревских дворов. Это было довольно просторное
помещение с низким сырым потолком и почти безо всякого освещения, если не
считать нескольких масляных плошек.
На полу рядами были разложены ватные тюфячки, на которых
сидели и лежали люди – по преимуществу китайцы, но попадались и европейцы.
Пахло сладким, щекочущим ноздри дымком, который медленно и грациозно
покачивался под сводом подземелья. Никто не разговаривал, здесь царила тишина,
лишь время от времени откуда-нибудь раздавалось приглушённое, невнятное
бормотание.
Эраст Петрович не без брезгливости уселся на засаленную
подстилку, и молчаливый китаец сразу же принёс и с поклоном подал ему дымящуюся
костяную трубку с длинным, украшенным драконами черенком. Покосившись по
сторонам (слева дремал какой-то бледный, бородатый господин в чиновничьем
мундире со споротыми пуговицами, справа восседал толстощёкий китаец с блаженно
зажмуренными глазками), Фандорин первым делом выложил на край тюфяка чётки,
затем тщательно вытер платком мундштук и осторожно затянулся – единственно из
научного интереса. Ничего особенного не произошло – ни после первой затяжки, ни
после второй, ни после третьей.
Успокоившись, надворный советник сделал вид, что тоже
дремлет, сам же из-под прикрытых век – благо глаза уже привыкли к сумраку –
стал незаметно приглядываться к лицам курильщиков. Странные это были лица: как
бы лишённые возраста, с одинаково приопущенными подбородками и тёмными ямами
вместо глазниц. Внимание чиновника привлёк старый китаец с длинной седой
бородёнкой, что сидел прямо напротив. Эраст Петрович удивился остроте
собственного взгляда – так отчётливо ему было видно каждую морщинку на
благостном лице старца. Вдруг глаза китайца приоткрылись, и оказалось, что они
вовсе не сонные и одурманенные, а, напротив очень живые, ясные и, пожалуй, даже
весёлые. Подмигнув молодому человеку, старик спросил ласковым, несказанно
приятным голосом, причём безо всякого акцента:
– Что, трудно?
Отчего-то чиновник сразу понял, что загадочный китаец
спрашивает его не о каком-нибудь мелком неудобстве вроде непривычки к сидению
на комковатом тюфяке, а о том, трудно ли ему, Эрасту Фандорину, жить на свете.
– Нет, – ответил Эраст Петрович. А подумав,
сказал:
– Да.
Запахло цветущими яблонями, и вдруг выяснилось, что оба они
– и Фандорин, и симпатичный старик – сидят вовсе не в сыром подвале, а на
вершине невысокой горы. Внизу простиралась зелёная долина, поблёскивающая
квадратами заливных рисовых полей, на склонах росли усыпанные цветами деревца,
вдали виднелся белостенный монастырь с диковинными башенками и пятиярусной
пагодой, а предзакатное небо было зелёно-лилового оттенка, какого никогда не
увидишь в средней полосе России.
Перемещению в пространстве Эраст Петрович нисколько не
удивился – наоборот, счёл уместным и даже само собой разумеющимся. Он знал, что
старца зовут Те Гуанцзы, а гора называется Тайшань.
Помолчали.
– Боишься смерти? – снова спросил старец.
И снова Эраст Петрович ответил сначала «нет», а подумав –
«да».
– А ты её не бойся, – улыбнулся Те Гуанцзы. –
Ничего страшного в ней нет. Если захочешь, смерти и вовсе не будет. Научить
тебя этой тайне?
– Да, мудрый! – вскричал Фандорин. – Научи!
– Слушай же, но только не умом, а духом, потому что ум
подобен листку, который распускается весной и облетает осенью, а дух – это
могучее дерево, живущее тысячу лет.
– Я не хочу жить тысячу лет, – сказал Эраст
Петрович. – Но я хочу знать тайну.
– Сейчас ты её узнаешь, – ещё ласковей улыбнулся
волшебник. – Она проста. Ведь что такое смерть?
Чиновник наклонился вперёд, чтобы не пропустить ни единого
слова, а мудрейший смежил веки, вытянул руку – что-то очень уж далеко, на целую
сажень. Чудодейственно удлинившаяся рука ухватила Эраста Петровича за плечо и
стала сильно-сильно трясти.
– Гаспадзин, гаспадзин, скорей, уйдзёт! – услышал
Фандорин голос, изъяснявшийся по-русски с чудовищным японским акцентом.
– Постой, Те Гуанцзы, – попросил надворный
советник, – не уходи. Это Маса, я его сейчас отошлю, чтоб не мешал.
