– Да чего там таинственного, Лев Аристархович. Тюкнули
старьёвщика топором по башке. На Сухаревке этакие тайны чуть не каждый день
случаются. Обычная полицейская история, околоточный разберётся.
– Что за старьёвщик? – спросил Эраст
Петрович. – Вы имеете в виду антиквара Пряхина? Я читал в «Полицейской
сводке». Похоже на п-пьяный разбой.
– Вне всякого сомнения, – кивнул Баранов. –
Лавчонка – дрянь, фартовые налётчики на такую не позарятся. Умертвили хозяина,
захватили какую-то копеечную дребедень…
– Я Пряхина отлично знал! – запальчиво перебил
генерала Хруцкий. – Частенько к нему наведывался. Он скупал всякую всячину
у китайцев-опиоманов и придерживал для меня. По большей части это и в самом
деле была дребедень, но изредка попадалось что-нибудь любопытное. Так вот,
Эраст Петрович, три дня назад на лавку уже нападали. Поздно вечером, когда там
был только приказчик. Ударили сзади по голове, оглушили. Всё перерыли и ушли,
ничего не взяв. Как это по-вашему?
– Довольно странно, – признал Фандорин, заметив
боковым зрением, что мадемуазель Немчинова приблизилась к беседующим сажени на
три и остановилась в нерешительности.
Приняв вид крайней озабоченности, надворный советник
повернулся к графу и спросил:
– Так-таки ничего не взяли?
– Пряхин мне говорил, что грабители перевернули всё
вверх дном, а забрали только большую яркую вазу из фаянса, которой красная цена
пять рублей. Японские агатовые нэцкэ, главную ценность, не тронули. Бедняга так
радовался!
– А на этот раз что-нибудь пропало?
– Я разговаривал с Никифором, это приказчик, –
сообщил Хруцкий. – Опять разворошили всю лавку, даже доски из пола
вывернули, а взяли только пару дешёвых гонконгских платков и медную арабскую
трубку. Нет, господа, это не грабёж. Уверяю вас, убийцы что-то искали!
Эраст Петрович удивлённо приподнял брови:
– С чего вы взяли, что убийца был не один?
– Полиция так считает, – ответил за графа
Баранов. – Этакий разгром в одиночку устроить трудно. Разве что от
какого-нибудь особенного остервенения. Злосчастного антиквара топором чуть ли
не на куски изрубили.
– История и в самом деле с-странная. – Сзади
послышались невесомые шаги и шелест гипюрового платья, посему Фандорин
придвинулся к генералу поближе, как бы желая довести до его сведения сообщение
немалой государственной важности. – Два нападения на скромную лавку, да
ещё с явными признаками обыска. Пожалуй, на обычный пьяный разбой непохоже.
– Вы находите? – Обер-полицеймейстер привык
относиться к суждениям чиновника особых поручений со всей возможной
серьёзностью и потому предложил. – Не передать ли дело из околотка в
сыскную полицию?
– Пока не стоит. Я завтра утром наведаюсь на место
п-преступления, посмотрю, как и что. Тогда и решим. Кто там околоточный?
Небаба?
– Да, Макар Небаба. – Генерал улыбнулся. –
Смешная фамилия. Он и вправду на бабу никак не похож. Кулачищи с пуд, все
Сухаревские клошары его трепещут. Шельма, конечно, но порядок блюдёт.
Тут взгляд его превосходительства обратился куда-то за спину
Эраста Петровича, выражение лица сделалось приторно-умильным, а подкрученные
усы галантно распушились, из чего можно было сделать вывод, что Пегги двинулась
на штурм.
Фандорин услышал лёгкий стук, сопровождаемый мелодичным
«ах!». Обречённо вздохнув, чиновник повернулся и поднял обронённый веер. Кадрили
было не избежать.
2
– В котором, говорите, часу это произошло? –
спросил Фандорин, присев на корточки и внимательно разглядывая дверной замок.
– Так что в девятом или в десятом вечера, –
отрапортовал околоточный надзиратель, известный всей Сухаревке Макар Нилович
Небаба, собою жилистый, длиннорукий, с грубым и мрачным лицом. – Лавка уже
закрылась, но хозяин ещё возился. Видно, выручку считал. А этого в лавке не
было.
Полицейский кивнул на «этого» – приказчика Никифора Клюева,
сутулого и нервного мужичонку на вид лет сорока. Голова приказчика была
обмотана не слишком чистой тряпицей – во время предыдущего налёта Клюев получил
от неведомых злодеев увесистый удар по макушке.
– Лежал с того самого дня как есть в полном
изнеможении, – пожаловался приказчик. – И посейчас из стороны на
сторону шатает. Фершал сказывал, чудо Божье, что у меня головная черепица
надвое не треснула. Уберёг Господь. А окажись я тут позавчера, то и меня бы,
как Силантия Михалыча… – Он закрестился, поймал суровый взгляд околоточного
и вдруг стал разматывать тряпицу. – Да вот, Макар Нилыч, извольте
обозреть. Не шишка, а истинный дюшес.
Клюев наклонил лысую бугристую голову и предъявил
доказательство перенесённого страстотерпия. Шишка и в самом деле была
убедительная: вся сине-багровая, наливная, дюшес не дюшес, но с изрядную сливу.
– В девятом-десятом? – переспросил надворный
советник и побарабанил пальцами по дверному торцу.
Околоточный наклонился к начальству, громко зашептал,
деликатно прикрывая рот огромной ладонью, но все равно шибануло чесноком и
«белой головкой» – Эраст Петрович слегка наморщил нос:
– Сам подивился. Время позднее, Пряхину по всему
следовало дверь на засов закрыть. Сами понимаете, ваше высокоблагородие,
Сухаревка. А взлома нет – значит, убиенный сам открыл. Уж не знакомый ли какой?
– Подивился? – искоса взглянул Эраст Петрович на
полицианта. – А что ж в рапорте про это не написано?
– Виноват…
Лицо Небабы немедленно сделалось бессмысленно-чугунным,
глаза обрели особенный блеск, свойственный лишь бывалым, тёртым служакам.
Фандорин только вздохнул: не захотел сухаревский околоточный, чтобы на его
участке шныряли господа из сыскной полиции, вот и утаил подозрительное
обстоятельство. Обычное дело.
Чиновник повернулся к приказчику.
– Расскажите-ка, Клюев, поподробнее, как вы этакой
к-красотой на макушке обзавелись. Когда это произошло? Четвёртого дня?
– Обскажу всё как было в полнейшей
обстоятельности, – с готовностью откликнулся ушибленный, расправил узкие
плечи и, откашлявшись, начал. – Вечерело. В небе ярилась буря, посверкивали
молнии, и дождь лил как из ведра. Силантий Михалыч, приняв рапсовые капли от
почечуя и пожелав мне благоспасительных сновидений, удалился вкусить
заслуженной отрады после многотрудного дня, а я испил малую чашицу чаю и
приготовился запирать сей магазин. Вышел на улицу, всю затянутую пеленой дождя…
