– Если б все чиновники думали, как вы, у нас была бы
другая страна. Я, может быть, напрасно не назвал сумму? Если компания «Фон Мак
и сыновья» получит юго-восточный подряд… Даже не так. Если вы в течение недели
найдёте убийцу и доказательно раскроете всю подоплёку преступления, я буду
иметь удовольствие вручить вам сумму, равную одному проценту от стоимости
контракта.
Лицо Фандорина не изменилось, и Сергей Леонардович счёл
нужным пояснить:
– Один процент от 38 миллионов это триста восемьдесят
тысяч. Думаю, таких денег ещё ни один сыщик не получал. Притом ведь речь идёт
не о взятке, а о вознаграждении за работу.
Ответом на столь неслыханную щедрость был тяжкий вздох. Во
взгляде чиновника особых поручений появилось выражение тоски.
– Вы сомневаетесь? – Барон обиженно пожал
плечами. – Слово фон Мака твёрдое. В конце концов я могу дать вам
письменное…
Здесь главу компании впервые перебили.
– Серёжа, помолчи, – сказала Лидия
Филаретовна. – Ты всё испортишь. Эраст Петрович не возьмёт денег, сколько
бы ты ни предложил.
Чиновник поглядел на матрону с интересом. Очень возможно,
что истинным главой предприятия является не стальной Сергей Леонардович, а его
мудрая матушка.
– Так вы отказываетесь? – упавшим голосом спросил
главноуправляющий.
– Нет, я берусь за это дело. Только учтите: мне нет
дела до вашего подряда, и уложиться в одну неделю я не обещаю. Однако убийца
трёх человек должен быть выявлен и арестован.
Плач на лестнице
Контора компании «Фон Мак и сыновья» занимала неброский
особняк, расположенный в удобной, но не слишком презентабельной близости от
Каланчевской площади, куда сходились три важнейшие железнодорожные магистрали:
Николаевская, Рязанская и Ярославская.
Дом, похожий на привокзальную гостиничку средней руки, стоял
на грязной улице с выщербленной булыжной мостовой, воздух здесь был весь
пропитан тяжёлым запахом мазута и паровозной гари. Зато внутри конторы царили
чистота и аккуратность, правда, при категорическом отсутствии какой-либо
декоративности: ни картинок на стенах, ни гераней на подоконниках.
Весь первый этаж представлял собой одну залу с тремя
десятками столов, над каждым из которых торчала табличка с названием той или
иной железнодорожной дистанции. Служащие корпели над бумагами, писали что-то в
конторских книгах, на Фандорина если и взглядывали, то безо всякого интереса.
Очевидно, к практикантам в студенческом мундире здесь привыкли.
В маленьком открытом отсеке на лестничной площадке между
первым этажом и мезонином разместился телеграфный пункт с несколькими
аппаратами. Все они стрекотали как заведённые.
Ещё выше находилась канцелярия главноуправляющего, куда и
держал путь Эраст Петрович. Поскольку накануне вечером он уже побывал в этой
святая святых, дорога была ему известна: подняться ещё на два пролёта и пройти
за обитую кожей дверь.
Но перед самой дверью коллежский асессор был вынужден
остановиться. Сквозь приоткрытую щель доносились всхлипы и вздохи – там кто-то
плакал.
– Чего реветь-то? – донёсся резкий мужской
голос. – Сами говорили, что не любите, а теперь нате пожалуйста. Врали,
что ли?
Шумное сморкание.
Тот же голос с грубоватой заботой произнёс:
– Платок возьмите, ваш вымок весь… Э, Мавра Лукинишна,
ничего вы его не любили. Три дня после похорон, а вы вон уж на этюды собрались;
это я не в осуждение говорю, совсем напротив. Ненавижу притворство. Коли не
любили, так нечего и сырость разводить. Было бы из-за кого, а то из-за Стерна.
Тьфу!
Здесь Фандорин, начавший было деликатно пятиться назад,
замер и стал прислушиваться.
– Перестаньте, это гадко! Сами вы «тьфу»… И потом, я не
по Стерну плачу… – гнусаво ответил девичий голос. – Не только по
нему. Парижа жалко. У-у-у…
И снова раздались рыдания.
– Дался вам этот Париж! Да коли бы у меня были деньги…
– Мерси, – прервала мужчину плакавшая, – но
вашей супругой я не стану. Что я, ландриновый леденец, что ли? Охота была
менять шило на мыло.
И засмеялась, обнаружив способность мгновенно переходить от
скорби к весёлости.
Решив, что теперь можно, Эраст Петрович пошумнее шагнул на
последнюю ступеньку и распахнул дверь.
На него воззрились двое: барышня в широкополой соломенной
шляпе, с деревянным этюдником через плечо, и высокий, чубатый мужчина с нервным
выражением угловатого лица.
Девушка была премилая. Верней, тут уместней было бы иное
определение: хорошенькая – да, но, пожалуй, без милоты – слишком острый и
прямой взгляд, упрямство и решительность в рисунке рта.
Красивая, бойкая, с характером, определил Эраст Петрович.
– Прошу извинить, как бы мне попасть в
канцелярию? – с подобающей практиканту застенчивостью спросил он.
– Да вам точно ли канцелярия нужна? – Мужчина
оглядел его с головы до ног. – Может быть, вам в контору? Тогда напрасно
изволили затрудниться – это внизу. Ежели вы насчёт практики, то ступайте к
Кронбёргу. Такой крысеныш в пенсне, подле окна сидит, как спуститесь, налево.
– Нет, мне надобно к господину барону. Я взят на место
секретаря, временно… Померанцев, Павел Матвеевич.
Так звали действительно существовавшего однокашника
Александра фон Мака (на случай, если мосоловским вздумается проверить). В имени
коллежский асессор ни разу не споткнулся, хотя оно изобиловало трудными звуками
«п» и «м». Поразительно, но стоило Эрасту Петровичу в ходе какого-либо
расследования преобразиться в иной персонаж, и проклятое заикание бесследно
исчезало. Впрочем, он давно уже к этому феномену привык и не удивлялся.
– Ландринов, машинист «Ремингтона», – представился
лохматый, не предлагая руки. – Это не паровоз, а подобие настольной
типографии.
Фандорин хотел сказать, что знает (у него самого дома
имелась пишущая машина «Ремингтон», шедевр технического прогресса), но барышня
вмешалась в разговор:
– Какое у вас интересное лицо! И эти виски! Они такие
от рождения? Послушайте, я хочу вас написать.
– Чего тут интересного? – засердился
Ландринов. – До седых волос дожил, а все студент. Вам сколько лет, сударь?
Эраст Петрович конфузливо развёл руками:
– Уже двадцать семь. Я из вечных студентов. Денег,
знаете ли, недостаёт. Год отучишься, потом год служишь где-нибудь. Поднакопишь
немного средств – снова учишься…
