Коридор вывел к лестнице, по которой мы поднялись на третий
этаж и оказались в просторной комнате – хозяин назвал её «диванной». Там,
действительно, вдоль всех стен стояли диваны и кресла. Запыхавшийся от подъёма
дез Эссар рухнул в одно из них и стал хватать ртом воздух.
– Сейчас… Минуту… Сердце…
Холмс осмотрелся и, указав на дверь, расположенную в самом
дальнем конце, спросил:
– Если я правильно понимаю расположение, это вход в
большую башню, что пристроена к дому с северной стороны? Вы ведёте нас в неё?
– Да. Там находится библиотека. Но вы войдёте туда без
меня. Я не смогу. – Хозяин похлопал себя по округлым бокам – жест,
показавшийся мне странным. Впрочем, тут же последовало разъяснение. –
Слишком тесен проход. Это очередная выдумка папы. Матушка отличалась
дородностью, сам же он был человеком миниатюрной комплекции, вот и устроил себе
убежище, куда ретировался во время семейных ссор. После папиной смерти всё так
и осталось. Матушка хотела расширить вход, но архитектор сказал, что по кладке
могут пойти трещины… – Дез Эссар печально улыбнулся. – Было время,
когда я тоже прятался в библиотеке от гнева моей покойной жены, но уже лет
пятнадцать, как я перестал пролезать в это – забыл слово – goulot.
– Горлышко, – подсказал Холмс, слушавший с весьма
заинтересованным видом. – Но продолжайте, продолжайте!
– Теперь там прячется от меня моя дочь Эжени, когда я
кричу и бранюсь. Я человек несдержанный и часто, слишком часто набрасывался на
бедняжку с упрёками, по большей части вздорными и несправедливыми…
Он захлопал ресницами, из глаз потоком хлынули слёзы. Дез
Эссар закрыл лицо платком.
– Почему вы говорите в прошедшем времени? Что
случилось? – спросил я.
– Три дня назад мы снова поссорились, – донёсся
из-под платка глухой голос, прерываемый рыданиями. – Я преследовал Эжени
до этого самого места, а когда она юркнула в библиотеку, ещё кричал ей вслед
всякие обидные вещи. Теперь даже не помню, из-за чего я так на неё упал.
– «Накинулся», – механически поправил я.
– Да, накинулся… Чтобы пересидеть бурю, Эжени решила
почитать какую-то книгу. Пододвинула лестницу к полкам – они там поднимаются до
потолка. И упала! С самого верха! Это было ужасно! Я услышал грохот, крики, а
сделать ничего не мог – проклятое брюхо не пустило…
Прежде чем рассказ был продолжен, пришлось переждать новый
взрыв рыданий.
– Бедняжка ушиблась спиной и затылком… Когда слуги
хотели её поднять, она так закричала от боли, что я велел оставить её на месте.
В прежние времена пришлось бы довериться городскому врачу. Но в доме, как вы
знаете, есть телефон, а с прошлого года коммутатор имеет выход на междугородную
связь. Меня соединили с профессором Лебреном, самым знаменитым парижским
нейрохирургом. Спасибо прогрессу! Подробно выслушав мой рассказ, по правде
говоря довольно бессвязный, профессор спросил лишь одно: каменный ли в комнате
пол. Когда я ответил, что деревянный, мсье Лебрен сказал: «Это очень хорошо.
Значит, она не простудится. Протопите комнату, девушку уложите на спину
поровнее. Пусть не шевелится и ни в коем случае не подкладывайте ничего под
голову. Ни воды, ни пищи не давать. Я выезжаю первым же поездом».
– Мой Боже… – прошептал вдруг Холмс. – Но это
чудовищно!
– Да, травма позвоночника – это не шутка, –
согласился я. – В своей практике мне приходилось сталкиваться с очень
тяжёлыми случаями…
– Ах, Уотсон, я не про травму! – перебил меня сыщик
с удивившей меня эмоциональностью. – Вы хотите сказать, сэр, что ваша дочь
по-прежнему там?
– В том-то и дело! Её нельзя оттуда вынести! Осмотрев
Эжени, профессор сказал: «Нужен абсолютный покой. Как минимум на протяжении
двух недель. Есть шанс, что треснувший позвонок срастётся, не защемив спинного
мозга. Иначе – полный паралич». Мсье Лебрен – святой! Мало того, что он
согласился провести рядом с Эжени все две недели и лично ухаживать за ней!
Когда я рассказал ему об адской машине (ведь я не мог этого не сделать), он
ответил: «Мы не можем положить пациентку на носилки – они не пролезут в дверь.
Значит, она остаётся здесь. Я тоже остаюсь, я давал клятву Гиппократа».
Отпустил свою помощницу, исполнявшую работу сиделки, а сам остался. Вот какой
это человек!
– В самом деле, – прищурился Холмс. –
Профессор и сейчас там?
– Конечно. Вы можете поговорить с ним сами. – Дез
Эссар протёр очки, без которых его пухлое лицо стало ещё более
беззащитным. – Ну вот, теперь вы все знаете. Я не могу пожертвовать домом,
и Люпену это отлично известно. Обратившись к вам за помощью, я хватаюсь за
последнюю соломинку. Но директор банка уже приготовил для меня деньги. Если вы
не разгадаете загадки Люпена, я отдам ему всё, что имею… Мы с дочерью будем
жить скромно, мы продадим наше родовое имение. Это ничего, лишь бы Эжени не
осталась инвалидом… Да, вот ещё что! – спохватился он. – Об адской
машине дочь не знает. Профессор запретил говорить. Девочке вредно нервничать.
– Ясно. Пойдёмте, Уотсон. – Холмс открыл дверь и
замер, разглядывая щелеобразный изогнутый проход футов в десять длиной, шириной
же меньше фута. – Я-то пройду, а вы смотрите не застряньте. Протискиваться
придётся боком. Тут-то вам и выйдет боком пристрастие к портеру и овсянке.
Каламбур был, во-первых, малоостроумен, а во-вторых,
несправедлив. Конечно, я не так тощ, как некоторые, но вследствие регулярных
занятий спортом у меня нет ни одной унции лишнего жира. Холмсу это было отлично
известно.
Уже изготовившись ввинтить своё длинное, узкое тело в щель,
Холмс оглянулся и вдруг увидел, что хозяин направляется к выходу.
– Куда вы, сэр? Ждите здесь. Вы можете мне понадобиться
для кое-каких уточнений.
Дез Эссар переминался с ноги на ногу, он выглядел странно
сконфуженным.
– Уже почти час дня, – пробормотал он, отводя
глаза. – Я должен встретить парижский поезд… Через полчаса вернусь. Если
что, вы можете протелефонировать управляющему. Один раз повернёте ручку
аппарата, и он сразу возьмёт трубку…
– Зачем вам парижский поезд? – удивился я. –
Кого ещё вы ждёте?
– Мистера Эраста Фандорина. Это известный американский
сыщик. Я узнал из газеты, что он сейчас находится в Париже, и попросил
помочь, – залившись краской, лепетал дез Эссар. – Во-первых, я не был
уверен, что мистер Холмс приедет… А во-вторых, две головы лучше, чем одна. Я правильно
выразился?
Рассвирепев, я вскричал:
– Послушайте, это чёрт знает что такое! С Шерлоком
Холмсом так не поступают! Куда вы? Немедленно вернитесь!
