Здесь даже хладнокровный Сергей Леонардович не выдержал.
– Я прошу вас изменить тон, он оскорбителен, –
опустив взгляд, глухо сказал наследник. – Отец был человеком неспесивым и
к своим помощникам относился уважительно. Если в кабинет подали чай,
разумеется, отец предложил и секретарю.
Это было сказано без вызова, но с таким достоинством, что
даже старый волк Ванюхин немного присмирел.
– Пусть так. Выпили они чаю с мятой и мышьяком, разошлись,
а остатки дохлебал несчастный болван Крупенников. Отравитель на подобный исход
никак не рассчитывал. Если бы барон умер один, преступление наверняка сошло бы
с рук. Ваш батюшка был человек нездоровый, приступы недомогания и рвоты
случались с ним часто. Полиции бы и в голову не пришло усомниться в причине
смерти. Но кое-кому здорово не повезло. Три смерти зараз! Такое даже здешней
полиции покажется подозрительным, – вновь всадил шпильку в московских
коллег петербуржец. – Что не стали умничать сами, а пригласили меня –
похвально. Зосим Ванюхин своё дело знает. Одно умышленное смертоубийство и два
неумышленных – это вечная каторга, – с нажимом произнёс следователь, в
упор глядя на Сергея Леонардовича. – Лес рубили – щепки полетели. Вот по
этим-то щепкам я преступника и разыщу. Много времени не понадобится. От «кому
выгодно» до «кто виноват» тропа короткая. Засим откланиваюсь. Ненадолго.
На этой зловещей ноте Ванюхин поднялся, склонил голову перед
вдовой и вышел. Братьев фон Маков поклоном не удостоил, а на Фандорина даже и
не взглянул.
Сугубо конфиденциальная беседа
К сему моменту Эраст Петрович уже решил для себя, что за
дело не возьмётся. Хоть грубость Ванюхина и оставила у коллежского асессора
неприятный осадок, но понять Зосима Прокофьевича было можно. Очень богатые люди
похожи на больных, страдающих каким-то малопристойным недугом. Им неловко перед
окружающими, а окружающим неловко с ними. Вероятно, даже самые обычные
человеческие чувства – любовь, дружба – для такого вот Сергея Леонардовича совершенно
невозможны. В сердце у него всегда будет копошиться червячок: невеста не меня,
а мои миллионы любит; товарищ не со мной, с моими железными дорогами дружит.
Ну и потом, что за отвратительное высокомерие? Князь
Владимир Андреевич говорил, что молодой фон Мак очень просит, прямо-таки
умоляет навестить его для сугубо конфиденциальной беседы. А он даже
поздороваться не соизволил.
Фандорин чувствовал себя задетым и, едва за следователем
закрылась дверь, тоже хотел молча повернуться и уйти (сесть коллежскому асессору
так никто и не предложил).
Но новый главноуправляющий компании «Фон Мак и сыновья»
предупредил его движение.
– Ради Бога, простите! – воскликнул он,
поднявшись. – Я сейчас объясню моё странное поведение… Матушка, это тот
самый господин Фандорин, из-за которого я ездил к губернатору. Эраст Петрович –
моя мать Лидия Филаретовна, мои братья – Владимир и Александр.
Дама ласково улыбнулась, оба юноши вскочили, учтиво
наклонили головы и снова сели.
– Прошу сюда, – показал глава компании на кресло
подле себя. – Ах, если б вы знали, как я раскаиваюсь, что сразу не
послушался совета Владимира Андреевича! Он мне ещё на похоронах сказал: «На что
вам впутывать в это дело Петербург? Попросите Фандорина, он разберётся». Но мне
непременно хотелось, чтобы делом занялся сам Ванюхин. О, как мало у нас в
России можно верить репутациям!
Эраст Петрович прошёл вдоль всего длинного стола, очевидно,
предназначенного для служебных совещаний, и сел. Разглядев чиновника вблизи,
Сергей Леонардович тревожно нахмурился.
– Но вы очень молоды для вашей должности! –
недовольно заметил он (издали Фандорин, благодаря седым вискам, казался старше
своих лет).
– Как и вы д-для вашей, – сухо ответил коллежский
асессор, которому эта реплика пришлась не по нраву. – Вы намеревались мне
что-то объяснить?
Барон смотрел на него оценивающим взглядом. Видно было, что
смутить этого человека непросто.
– …Ну что ж, – наконец молвил он, кажется, приняв
решение. – Попробуем. Князь обещал, что сможет предоставить вас в моё
распоряжение на неограниченное время…
У Фандорина чуть порозовели щёки. В беседе со своим
помощником генерал-губернатор, правда, выразился деликатнее, но сути дела это
не меняло: коллежского асессора именно что «предоставили в распоряжение» этому
богачу.
Первая же неучтивость, первый же признак высокомерия – и
откланяюсь, сказал себе чиновник особых поручений. Пускай фон Маки дали сто
тысяч на Храм и основали два приюта, это ещё не причина, чтобы государственный
служитель был на побегушках у денежного мешка.
Но главноуправляющий был нисколько не высокомерен – лишь
деловит и очень встревожен.
– Я не стал привлекать внимание к вашей персоне, чтобы
вы имели возможность спокойно понаблюдать за следователем и составить суждение
о его действиях. Есть и ещё одна причина, но о ней позже. Итак, что вы скажете
о действительном статском советнике Ванюхине?
В упоминании о чине Зосима Прокофьевича, пожалуй, прозвучала
ироническая нотка, но лицо барона осталось хмурым.
Фандорин не очень охотно начал:
– Когда-то господин Ванюхин, вероятно, был неплохим
сыщиком, но его т-таланты остались в прошлом. Это раз. Слишком самоуверен, что
ограничивает поле зрения. Это два. Он уже выбрал основную версию, на другие
отвлекаться не намерен. Это три. Версия для вас крайне неприятна. Это четыре.
– Что отца отравил я, из видов на наследство? –
кивнул Сергей Леонардович, переглянувшись с родными. – М-да… Нам очень
нужна ваша помощь, Фандорин.
– Чтобы я помог снять с вас п-подозрение?
Старший фон Мак поморщился:
– Да нет же. Меня беспокоят не подозрения Ванюхина, а
то, что следствие идёт по неверному пути. В конце концов он откажется от идеи,
которая кажется ему такой логичной, но будет поздно.
– Я не с-совсем вас понимаю. В каком смысле «поздно»?
Вы хотите сказать, что истинный виновник уйдёт от наказания?
– Ах, опять вы не о том! – в голосе барона
зазвучала досада. – Виновника, конечно, покарать нужно, этого требуют
закон и интересы общества. Но главное здесь другое!
– Что же?
– Business, – жёстко сказал Сергей Леонардович. –
Жаль, что у нас в языке нет этого слова, «дело» звучит слишком высокопарно. Мой
отец жил на свете ради business, а я его сын. Мы, фон Маки, все таковы.
Младшие братья одинаково выпятили нижнюю челюсть и насупили
брови, а вдова вздохнула и перекрестилась.
