– Засим продолжим, сказал Зосим, – не особенно
изящно скаламбурил Ванюхин (судя по лёгкой гримаске, исказившей бесстрастное
лицо управляющего, эта присказка прозвучала не в первый раз). – Ваш
батюшка, а ваш, стало быть, супруг, – здесь следователь с преувеличенной
уважительностью поклонился пожилой даме, – почувствовал себя скверно ночью
с шестого на седьмое и час спустя уже был, как говорится, с ангелами на небеси.
Двое молодых людей возмущённо переглянулись, уязвлённые
интонацией следователя, один даже сделал порывистое движение, но Сергей
Леонардович чуть нахмурил лоб, и младшие братья немедленно взяли себя в руки.
Субординация в семье фон Маков, кажется, соблюдалась неукоснительно.
– Всего получасом позднее в своей двадцатирублевой
квартирке испустил дух, в ужасных корчах, секретарь новопреставленного, некто
Николай Стерн. В корчах, ибо доктора над сим малозначительным лицом не
хлопотали, и никто его мук камфорою и прочими новейшими средствами не
облегчал. – Следователь сделал паузу, обводя членов одного из богатейших
семейств империи ироническим взглядом. – Засим мысленно перенесёмся в
контору вашего достопочтенного предприятия, то есть в то самое место, где мы
нынче находимся. Ибо третий акт трагедии разыгрался здесь. Перед рассветом
швейцар услыхал крики, доносившиеся из коридора, где мыл полы ночной уборщик
Крупенников. Перед тем как испустить дух, сей несчастный имел с швейцаром
непродолжительную беседу. Если только это возможно именовать беседой.
Крупенников крикнул: «Нутро жгет! Мочи нет!» Швейцар спросил: «Чего несвежего
покушал?» «Не снедал ишшо, – с видимым удовольствием изобразил Зосим
Прокофьевич простонародный говор уборщика, – только чайку барского
духовитого хлебнул, с чайнику». И минуту спустя Крупенников присоединил свою
душу к двум отлетевшим ранее.
Поскольку все эти обстоятельства Фандорину были уже известны
(после разговора с генерал-губернатором он успел коротко ознакомиться с делом),
молодой человек не столько слушал, сколько присматривался.
Старший сын покойного предпринимателя, унаследовавший дело,
интересовал коллежского асессора более всего. Это был довольно красивый,
молодой ещё брюнет с правильными, но какими-то очень уж холодными чертами лица.
Первоначальное суждение насчёт «рыбьих» глаз Эраст Петрович был склонён
переменить. Это у меньших братьев взгляд отливал белесоватой прибалтийской
селедочностью, а у Сергея Леонардовича, пожалуй, мерцал не рыбьей чешуёй, а
сталью. Судя по этому блеску, предприятие отравленного магната попало в крепкие
руки.
Двух младших фон Маков особенно разглядывать было нечего,
юноши и юноши, а вот вдова Эрасту Петровичу понравилась: чувствовалось, что эта
женщина способна и мужественно страдать, и женственно сострадать. Хорошее лицо.
Многое о семействе фон Маков объяснял и вид кабинета.
Отсюда на тысячи километров протянулась стальная паутина, по
которой пульсировала кровь огромной державы; здесь обретался мозг, руководивший
работой десятков тысяч людей; Бог весть, сколько миллионов рублей, франков и
марок нащёлкали костяшки бухгалтерских счётов, лежавших на этом столе, – а
между тем, обстановка была самая простая, даже аскетическая. Всё необходимое
(несгораемый шкаф, полки для бумаг, стол, несколько кресел и стульев;
географические карты; новейший аппарат Белла) и ничего лишнего (ни картин, ни
скульптур, ни ковров). Столь тщательно подчёркиваемое спартанство означало: мы
деньги на пустяки не тратим, у нас каждая копейка должна работать. Идея для
российского предпринимательства экзотическая, почти небывалая.
Однако что всё-таки означал странный приём, оказанный
чиновнику особых поручений?
Здесь Эрасту Петровичу пришлось вновь сосредоточиться на
рассказе следователя, поскольку Ванюхин заговорил о результатах лабораторного
исследования, очевидно, только что к нему поступивших.
– …Засим, сказал Зосим, перейдём к чайнику, из которого
уборщик так неудачно полакомился барским чайком. Хоть московская полиция и
косолапа, но отдать чайник в лабораторию всё же догадалась. На наше счастье,
Крупенников был нерасторопен и помыть посудину ещё не успел.
Эти слова сопровождались таким нехорошим взглядом,
устремлённым на старшего фон Мака, что Фандорин весь подобрался и тоже
посмотрел на барона. Тот дёрнул краем рта, более ничем своих чувств не выдав.
– Почему вы всё ходите вокруг да около? – не
выдержал самый юный из братьев, с чёрным пушком над верхней губой. – Что
показало исследование чайника?
Ванюхин воззрился на юношу с величавым негодованием.
– Не забывайтесь, молодой человек! Родиться в семье толстосумов
– это ещё не заслуга. Вы разговариваете с действительным статским советником,
кавалером Владимирской звезды! Это у вас в Москве молятся златому тельцу, а я
ему не последователь, я, милостивый государь, следователь! Я прибыл сюда не по
вашему мановению, а для сыска по делу о тройном убийстве! И злодея сыщу, кем бы
он ни был, уж можете быть уверены!
Видно было, что Зосиму Прокофьевичу давно уже хотелось всё
это проговорить: и про свой чин, и про звезду, и про следователя-последователя.
Он, наверное, для того и испытывал терпение фон Маков, чтобы получить повод
указать богачам их место, обозначить, кто здесь главный.
– Володя не желал вас обидеть, ваше
превосходительство, – мягко произнесла дама. – Прошу вас,
продолжайте.
Ещё немного попыхтев, Ванюхин продолжил все тем же ядовитым
тоном, по преимуществу глядя на Сергея Леонардовича:
– В чае с мятой обнаружен мышьяк. Отравитель обошёлся
без аристократичных цикут и цианидов. Между прочим, очень неглупо рассудил.
Ведь мышьяк, в отличие от ядов более изысканных, продают в любой аптеке, а
иногда даже в скобяных лавках. Чрезвычайно ходовой товар – как известно, крыс и
мышей в городе насчитывается куда больше, чем двуногих жителей. Это, так
сказать, соображение общего порядка. Далее перейду к фактам.
Следователь пошуршал бумажками, просматривая свои, записи.
– Факт номер один: покойный барон вечером всегда пил
чай с мятой, в одно и то же время.
– У Леона был больной желудок, мята успокаивала
рези, – печально сказала вдова.
– И преступник отлично об этом знал, – подхватил
Ванюхин. – Факт номер два: ровно в половине восьмого конторская горничная
Марья Любакина подала в кабинет чайник. Это подтверждают сотрудники канцелярии,
которые в тот день были удержаны сверхурочно. К девятому часу все ушли, в
кабинете остались лишь управляющий и секретарь. По свидетельству швейцара, эти
двое покинули здание почти одновременно, в половине одиннадцатого. Барон в
карете, секретарь Стерн, разумеется, на своих двоих. Судя по чашкам, оставшимся
на столе, управляющий с барского плеча угостил беднягу Стерна чаем. Вот уж
воистину, минуй нас пуще всех печалей.
