Быстро двигаясь вдоль стены, Фандорин заглядывал в окна.
В нижней горнице Кириллы не было. В средней тоже.
Вон она!
В красном углу, меж столом и стенным иконостасом металась
странница. Теперь, когда горели разом все стены, внутренность дома была ярко
освещена.
Кирилла, беспомощно взмахивавшая широкими рукавами рясы,
была похожа на подраненную чёрную лебедь. Её задранное кверху лицо будто
застыло, только губы беспрерывно что-то шептали – должно быть, молитву.
– Повязку, повязку сними! – заорал Крыжов. –
И беги в сени! Может, поспеешь!
Но она словно не слышала.
– Матушка, прости-и-и-и! – захлёбываясь рыданиями,
верещала Полкаша.
С противоположной стороны от жара лопнуло стекло, на пол
посыпались искры, и сразу задымил тканый половик.
– Забудь про зарок! Сгоришь! – крикнул Евпатьев и
простонал. – Нет, не снимет. Воды сюда! Топор! Раму рубите!
Какая вода, какой топор – огонь уже полз по внутренней
стене, подбирался к иконам. Треснула лампада, полыхнуло разлившееся масло.
К дому со всех сторон бежали крестьяне, кто с ведром, кто с
багром. В тулупе поверх исподнего ковылял старшина.
– П-позвольте-ка.
Эраст Петрович сдёрнул со старика тулуп, накрылся им с
головой.
Главное – задержать дыхание, не вдыхать дым, приказал он
себе и бросился назад, к крыльцу.
– Маса, мидзу-о!
[27]
Японец понял. Вырвал у одного из мужиков ведро, плеснул на
овчину ледяной водой.
Проскочить по огненным ступенькам, через пылающий дверной
косяк, было ещё полбеды.
Куда труднее пришлось внутри, где из-за дыма нельзя было
что-либо разглядеть.
Десять шагов налево, потом порожек, сказал себе Эраст
Петрович и всё-таки обсчитался – приступка, отделявшая среднюю горницу от
нижней, пришлась на девятый шаг. Споткнулся, полетел на пол.
Это его и спасло. Впереди с ужасающим грохотом рухнула
потолочная балка. Если б Фандорин не упал, ему размозжило бы голову.
Перескочил через дымящееся бревно, в несколько прыжков
оказался в вышней горнице. Здесь было жарче, но зато не так задымлено.
Не теряя времени на пустые разговоры, Эраст Петрович
обхватил Кириллу поперёк талии, закинул на плечо. Она была странно лёгкая,
будто соломенная.
Сверху накрыл тулупом и бросился назад.
Лёгкие жаждали вдоха, но это было бы равносильно гибели.
Ничего не видя, двигаясь исключительно по памяти, он кое-как
добежал до сеней. Ушибся плечом и головой о притолоку, рывком преодолел
огненную арку выхода и повалился со ступенек в снег. Кириллу вместе с тулупом
отшвырнуло ещё дальше, в сугроб.
Вот теперь можно было и подышать.
Над чёрным от сажи Эрастом Петровичем, с наслаждением
вдыхавшим холодный воздух, хлопотал Маса.
– Господин, у вас на щеке ожог. И борода обгорела. Вы
стали совсем некрасивый.
Встревожившись, Фандорин осторожно потрогал пальцами лицо.
Пустяки. Будет волдырь, но шрама не останется.
– Вы настоящий герой! – кудахтал Алоизий
Степанович. – Я был уверен, что вы не выберетесь живым из этого ада!
Взволнованный Евпатьев без слов крепко сжал Эрасту Петровичу
руку.
– Что она? Ц-цела? – спросил тот, поднимаясь.
С Кириллой, кажется, всё было в порядке. Около неё толпились
ахающие и галдящие бабы. В ногах у сказительницы ползала рыдающая Полкаша,
покаянно тыкалась лбом в землю.
– Ладно тебе, ладно. – Кирилла пошарила рукой,
взяла девочку пальцами за тощую шею, придержала. – Ну напугалась, это
ништо. Э, да ты голая. Бабоньки, оденьте её, простынет.
Казалось, эта удивительная женщина нисколько не потрясена
случившимся.
– Каков типаж! – с гордостью сказал Фандорину
промышленник. – Коренная русская порода! Сгорела бы, а повязку не сняла,
обета не нарушила.
– Не обгорели? – спросил Эраст Петрович,
приблизившись к Кирилле. – Где-нибудь болит?
– Болеть может только душа, – ответила она,
повернув голову в его сторону. – А на душе хорошо, мирно. Это вы меня
вытащили? Из наших будете, из христиан?
– …Из христиан, – несколько смущённо ответил он,
хоть и догадался, что под этим словом она имеет в виду исключительно
старообрядцев.
– Он, он тебя вызволил! – зашумели женщины. –
Его благодари!
Но Кирилла равнодушно обронила:
– Бог попустил. Коли сподобил выйти из огня, значит,
нужна ещё.
Старики и мужчины молча стояли и смотрели на пожар. Было
ясно, что соборную уже не спасти, сгорит дотла.
Эраст Петрович заметил, что урядник, опустившись на
четвереньки, роется в снегу. Нашёл что-то, поднёс к глазам.
Стараясь не привлекать внимания, Фандорин подошёл.
– Огниво, – вполголоса сообщил Одинцов. – И
трут, обгорелый. Который же из них?
Он так и впился взглядом в деревенских.
– Плохо ищешь, – сказал ему Эраст Петрович, делая
шаг в сторону. – А ещё п-полицейский.
Разгрёб снег и поднял увесистый предмет, тускло блеснувший в
отсвете пламени.
Это был массивный железный крест на цепи, в которой
разошлось одно из звеньев.
Чёрт бешеный
Наутро, как и собирались, двинулись дальше.
Потери от ночного пожара оказались не столь уж велики. По
счастью, вся поклажа оставалась в санях и от огня не пострадала. Сгорело лишь
кое-что из одежды – у тех, кто выскочил на улицу в бельё, но это было
поправимо. Самый большой ущерб понёс дьякон, лишившийся скуфейки и
подрясника, – ему переодеться было не во что. Но Крыжов дал Варнаве
запасные валенки, Кохановский вязаный свитер, Евпатьев – короткий полушубок, а
голову погорелец повязал шерстяным платком на пиратский манер и в этом наряде
стал даже живописен.
Чудом спасшуюся Кириллу взяли с собой – она тоже держала
путь в верховья. Евпатьев почтительно пригласил сказительницу к себе в возок,
Полкашку укутали в одеяло и посадили рядом с кучером.
Поехали.
