Никогда ещё барышни в шёлковых платьях не вели себя с
Эрастом Петровичем подобным образом. От неожиданности он расцепил пальцы.
Воспользовавшись свободой, Эшлин крепко обняла его и впилась
в губы то ли поцелуем, то ли укусом – разобрать было трудно, но без крови не
обошлось. Этот привкус лишь придал лобзанию остроты.
– Нет? – шепнула она, на миг отстранившись.
– Нет, – ответил он. – Или честно, или никак.
– Идиот!
Последовал новый поцелуй, неистовей и продолжительней
первого.
Прервавшись, чтобы глотнуть воздуха, мисс Каллиган сказала:
– Неплохо. Такого растяпы в мужья мне не надо, но для
«стоянки на одну ночь» сгодишься.
Фандорин не сразу понял, что означает one night stand, а
когда догадался, скосил глаза на каминные часы.
Пять минут одиннадцатого. У Стара и Корка Каллигана встреча
назначена на три. Успеть можно – спасибо телеграфу.
Ты что?! – взвился Разум. Уходи, пока цел! Эта хищница
в самый разгар объятий перегрызёт тебе горло. За триста-то тысяч?
Второй Поводырь, Дух, отмалчивался. Госпожа Каллиган для
него интереса не представляла.
Эраст Петрович попробовал возразить Первому Поводырю: если
объятья будут качественными, не перегрызёт.
Но такого оппонента разве переспоришь? Значит, она сделает
это, когда объятья закончатся, парировал Разум и, конечно, был на сто процентов
прав.
Надо уносить ноги, сказал себе Фандорин.
Но Эшлин припала к нему, от её упругого тела исходили жар и
трепет. На эту волшебную вибрацию немедленно отозвался третий из Поводырей,
растолкавший и заслонивший двух остальных. В голове мелькнула истинно
российская, абсолютно неконфуцианская максима «эх, была не была!», и Фандорин бесстрашно
ринулся навстречу самому рискованному приключению всей своей жизни.
Перед концом света
О снах
Смелым людям часто снятся страшные сны. Наяву человек такого
склада привык подавлять страх усилием воли, но по ночам, когда контроль
ослабевает, из наглухо замурованного подземелья памяти выползают картины, от
которых храбрец просыпается в ледяной испарине.
У Фандорина было три повторяющихся кошмара, который
преследовали его год за годом: оторванная рука с обручальным кольцом;
разделённое надвое девичье лицо – одна половина ангельски-белая, другая
дьявольски-чёрная; и ещё один сон, более позднего происхождения, быть может,
самый жуткий из всех.
Всякий раз одно и то же: сначала мутная молочная пелена – то
ли снежная буря, то ли густой туман. Затем сквозь белый фон начинает проступать
рябоватая поверхность, которая вскоре превращается в кусок грубой ткани. С
каждым мгновением видимость делается все лучше, будто чья-то рука наводит
окуляр на резкость.
На серой рогоже, каждое волоконце которой отчётливо видно,
лежит тщательно спелёнутый младенец. Его пухлое личико ясно и спокойно. Солнце
освещает безмятежные черты, окрашивая сомкнутые реснички золотом. На кончике
вздёрнутого носика лежит и не тает красивая пушистая снежинка. Эраст Петрович
тянет руку, чтоб её смахнуть, и тут из крошечной ноздри выползает жирный белый
червь…
Здесь неизменно следовало судорожное пробуждение, и дрожащие
пальцы никак не могли нащупать на столике спички.
Фандорин садился на кровати, закуривал и изгонял Эфиальта,
демона скверных снов, единственно возможным способом: заставлял себя вспомнить,
как всё было на самом деле.
Смотрел на тлеющий в темноте кончик сигары, но видел не
красный огонёк, а белую реку, серебряный лес по её берегам, чёрные комья
мёрзлой земли, из-под которой тихо-тихо доносится ангельское пение…
Успокоиться и заснуть получалось лишь под утро, да и то не
всегда.
С днём рождения, господин Кузнецов
Начиналось всё мирно, даже уныло.
Свой сорок первый день рождения Эраст Петрович встретил в
полном одиночестве. Сидел в купе курьерского поезда, смотрел в окно, за которым
ничего не было, полное отсутствие какого-либо пейзажа – лишь голое белое поле,
над ним такое же белое небо. Россия, январь. Рисуй по этому загрунтованному
холсту что хочешь, всё пургой заметёт, ни черта не останется.
Фандорин был один, ибо по нелепому российскому правилу, про
которое за годы заграничной жизни он совсем забыл, слугам не полагалось ездить
первым классом. Следовало сказать в кассе, что Маса не камердинер, а,
предположим, японский виконт, вдвоём ехалось бы веселее. Подвела проклятая
честность в мелочах, побочный эффект затянувшейся американской жизни. Добро бы
ещё сам назвался собственным именем и званием, а то всё равно ведь
путешествовал в качестве «купца Эраста Кузнецова».
Бедный Маса. Вынужден трястись в жёстком вагоне, со
случайными попутчиками, которые будут пялиться на его азиатскую физиономию и
расспрашивать про жизнь в Китае, потому что о стране Японии никогда не
слыхивали.
Эраст Петрович достал из кармана шёлковый платок с
изображением двух борцов сумо, толкающихся огромными круглыми животами. Эту
красоту Маса нынче утром с поклоном вручил своему господину. Где достал и
сколько времени прятал, дожидаясь сегодняшнего дня, Бог весть.
Второй подарок, поездку на родину, Фандорин преподнёс себе
сам. Подняв бокал, он звякнул им об окно – чокнулся с зимним русским ландшафтом
и сказал: «С днём рождения, господин Кузнецов».
Фамилия была выбрана как самая распространённая у
великороссов и потому меньше всего привлекающая внимание. Обличие Эраст
Петрович тоже избрал самое что ни на есть среднестатистическое – во-первых, во
имя все той же неприметности, а во-вторых, поскольку нынешняя его поездка
посвящалась именно статистической науке. Но о статистике позже, сначала о
неприметности.
Предыдущий визит в отечество, в мае прошлого года,
окончательно испортил отношения отставного статского советника с предержащими
властями. До такой степени, что полицейским агентам по всей империи были
разосланы приметы опального чиновника – конечно, не для задержания, ибо с
юридической позиции арестовывать его было не за что, а для негласного
наблюдения. Слежка Фандорину, страстному приверженцу приватности, была
совершенно ни к чему, да и потом, всякому известно, на какие пакости способна
российская власть, если чувствует себя оскорблённой. Было бы наблюдение, а
юридическую позицию и подправить нетрудно.
