Убедившись, что Вера и Агата встретились, Милли удалилась.
Она собиралась переставить «олдсмобиль», который бросила во втором ряду. Паркуясь, она не обратила внимания на черный «форд», проехавший мимо нее и занявший место у тротуара чуть дальше.
* * *
– Ханна, это ты? – шепотом спросила Вера, садясь за ее столик.
– Я так постарела?
– Нет, – сказала Вера, – я бы узнала тебя в толпе, просто я удивлена, что ты здесь. Я думала, ты в тюрьме.
– Вышла, как видишь. Но надолго ли?
– Тебя отпустили? – воскликнула Вера.
– Нет, я сбежала. Тебя это волнует?
– Не слишком. Но раз так, то разве кафе – лучшее место для встречи?
– Нет ничего лучше людного места, чтобы тебя никто не заметил. Вспомни те времена, когда мы скрывались.
– Я чаще вспоминаю, как кое-кто из нас угодил в ловушку.
– Не стану бродить вокруг да около. Пойми меня правильно, я очень рада тебя видеть, но…
– Я тоже рада, – перебила ее Вера. – Ты даже не представляешь насколько! Знала бы ты, какие воспоминания навевает твое появление. Глазам своим не верю: ты собственной персоной! Мне столько тебе надо рассказать, столько вопросов задать!
– Позже, если не возражаешь. Ты виделась с моей сестрой?
– Господи, Ханна, неужели никто тебе про нее не рассказывал? – проговорила Вера с удрученным видом.
– Ты насчет ее смерти? Еще как рассказывали, надзиратели щедры на дурные вести! Но эта весть была как раз доброй.
– То, что она погибла от несчастного случая?
– Не это, да упокоится ее душа с миром, а то, что я, наконец вырвалась на свободу. В день ее кончины начался двадцать восьмой год моего заключения. Оно уже начало мне надоедать.
– Что-то я тебя не пойму! Каким образом гибель твоей сестры могла приблизить конец твоего заключения?
– Сначала ответь на мой вопрос: вы с ней виделись?
– Да, лет двадцать тому назад. Я была проездом в Санта-Фе и решила с ней встретиться. Она была не слишком мне рада: мы обменялись ничего не значащими фразами, и я быстро поняла по ее настроению, что ей не хочется, чтобы я задерживалась, не говоря о том, чтобы бередить прошлое. А почему ты спрашиваешь, Ханна?
Агата внимательно наблюдала за Верой. Та осталась прежней, не утратила былой открытости и непосредственности. Ее удивленный вид не позволял усомниться в ее искренности. Агата поняла, что пошла по ложному следу.
– Прости, что зря тебя побеспокоила. Возвращайся к своим ученикам. Мне пора сматываться.
– Вот уж нет, – тихо возразила Вера. – Я хочу поговорить.
– О чем?
– Мы были подругами, я все эти годы тебя вспоминала, как и всех остальных.
– Тогда почему ты меня не навещала?
– Потому что мне было страшно увидеть тебя в клетке, я чувствовала себя виноватой. Ну и боялась за себя, наверное. То, что тебя посадили, было верхом несправедливости: тебя, всегда отвергавшую насилие! Почему ты отказалась от судебного процесса? Я бы дала показания, что ты ни за что не совершила бы того, в чем тебя обвинили.
– Это не я отказалась от суда.
– Не понимаю…
– Я решила спасти сестру. В акции участвовала она. Ее имя было включено в список лиц, активно разыскиваемых федералами. Прокурор, готовивший обвинительное заключение, дал знать, что предложит явившимся с повинной сделку. Так действует наша юстиция: лучше маленькое соглашение, чем большой процесс. На тот момент преступление исчерпывалось покушением на общественное достояние. За это она получала пять лет, тогда как присяжные могли влепить все тридцать. Она согласилась. Наказание было назначено, с первого числа следующего месяца она должна была начать отбывать срок. И тут она признается мне, что беременна. Как смириться с тем, что ей придется рожать в тюрьме? И что будет с ее ребенком? Я находилась на нелегальном положении, мать с нами давно не разговаривала, у меня осталась только она, у нее – я. Старшая сестра была моей семьей, всем, что у меня было, вот я и предложила: давай я отбуду срок за тебя. Ради тебя и ребенка. Мы подделали документы. Так я стала Агатой, Агата – Ханной. Я так ее боготворила, что меня приводила в восторг мысль, что я влезу в ее шкуру. Наконец-то я стану старшей, главной бунтаркой из нас двоих, наследницей нашей борьбы, сделаюсь вдруг всем тем, чем была она и чем не удавалось стать мне самой. Страха я не испытывала. Превращаясь в Агату, я наследовала ее отвагу, ее уверенность в себе, ее хладнокровие и силу. Неплохое наследство, правда? Кто же знал, что при восстановлении здания полиции, которое взорвала она с друзьями, среди обломков найдут труп? Подписывая соглашение с прокурором, сестра подписала и признания, так что ее виновность перешла на меня. Деяние получило другую квалификацию, и мне здорово прибавили срок: целых тридцать лет плюс к первоначальным пяти! Я умоляла ее открыть правду, позволить мне прожить мою жизнь. Но она тем временем успела стать матерью. От одной мысли, что у нее отнимут дочь, что она не увидит, как она растет, не сможет больше ее обнять, ее оставила былая отвага. Какая мать сделает выбор в пользу сестры, а не ребенка, которого произвела на свет? Она сожгла мосты. Я заняла ее место ради того, чтобы мать не разлучили с дочерью, и осталась за решеткой.
Вера накрыла ладонью руку подруги и потупила взор, не в силах произнести ни слова. После этого Агата поведала ей про тетрадь, свою единственную надежду остаться на свободе.
– Ты думала, что эта тетрадь у меня? – всхлипнула Вера.
– Надеялась. Это сняло бы с меня вину.
– Ханна…
– Агата. Я так давно живу под этим именем, что уже не воспринимаю никакого другого.
– Почему не написать тому прокурору? Он ведь осудил твою сестру. Достаточно было бы вас сличить, чтобы выявить подмену.
– Штука в том, что он с самого начала был в курсе дела. Моя сестра призналась ему, что беременна. Благодаря своему состоянию она могла бы добиться обжалования приговора и досрочного освобождения. Но прокурор был молод, ему требовалось для карьеры, чтобы осужденная оттрубила свой срок от звонка до звонка. Вот он и притворился, что для него главное, чтобы невинное дитя не расплачивалось за грехи матери, и закрыл глаза на нашу проделку. Мы доброкачественно подделали документы. Кому пришло бы в голову, что кто-то согласится отбывать чужой срок? Изобличить его в обмане, тем более после смерти человека, значило бы перечеркнуть его карьеру. Посредственный человечек может стать настоящим мерзавцем, когда под вопросом его будущее. Он сделал правильный выбор: позже я узнала, что он пошел в гору, стал судьей. Честно говоря, я даже не знаю, хватило бы у меня силы воли разлучить мать и дочь, разрушить то подобие семьи, которое у меня еще оставалось. Что бы я делала в случае освобождения? Растила бы не своего ребенка до тех пор, пока он не узнал бы, что его родная мать сидит в тюрьме, что он увидит ее только в тридцать пять лет и что часть ответственности за это лежит на мне? Ужасный выбор, ведь правда?
