Кто-то высказывает свои предположения, и дело принимает неприятный оборот. Теперь труп Аттилио Романо могут причислить к убитым за последние месяцы солдатам каморры. Раны одинаковые, но даже у стоящих по одну сторону баррикад причины смерти разные. Кланы решают за тебя, кто ты есть и за кого играешь. Стороны распределены независимо от пожеланий. Когда армии выходят на улицы, их тактика перестает подчиняться внешним законам развития, они сами определяют смысл, доводы, причины. Магазин, в котором работал Аттилио, олицетворял в ту секунду подконтрольную «испанцам» экономику, и она терпела поражение.
Наталия, или Ната, как ее называл Аттилио, потрясена случившимся до глубины души. Она вышла замуж всего четыре месяца назад. Сегодня же никто ее не утешает, президент республики, министр, мэр не приехали на похороны и не держат ее за руку. Оно и к лучшему, наверно, хоть обойдется без фальшивых казенных церемоний. Смерть Аттилио не должна нести на себе печати несправедливых подозрений. Недоверие — это молчаливое согласие, сопровождающее порядки каморры. В очередной раз они соглашаются с действиями клана. Но коллеги Аттилы — так его называли за яростную волю к жизни — по call-центру устраивают целую демонстрацию и движутся по улицам, несмотря на засады и покушения, которые оставляют кровавые отметки на пути следования процессии. Они идут дальше, зажигают повсюду огни, объясняют, смывают позор, снимают подозрения. Аттила умер на рабочем месте, к каморре он не имел никакого отношения.
После покушений подозрение всегда падает на всех. Клановая машина работает слишком хорошо. Никаких ошибок. Зато есть наказание. Поэтому доверяют именно клану, не родственникам, которые ничего не понимают, не коллегам по работе, знавшим жертву, не его биографии. На этой войне уничтожают невинных людей, либо предполагая их возможную виновность, либо цинично оправдывая свои действия неизбежностью потерь.
26 декабря 2004 года убивают двадцатишестилетнего Дарио Скерилло. Он ехал на мотоцикле, когда в него выстрелили, в голову и грудь, и оставили умирать на земле, истекая кровью, так что рубашка пропиталась насквозь. Невинный мальчик. Было достаточно, что он из Казаваторе — несчастной земли, истерзанной клановой войной. Его гибель до сих пор обходят неодобрительным молчанием. Нет ни могильной плиты, ни эпитафии, ничего, что напоминало бы о нем. «Смерть от руки каморры всегда таит в себе неизвестность», — говорит мне старик, осеняя себя крестом возле того места, где упал Дарио. Кровь на земле сочного красного цвета. Она бывает разных цветов. Кровь Дарио пурпурная, словно все еще течет по венам. Кучи опилок силятся впитать ее. Чуть позже подъезжает автомобиль, и водитель, видя свободное место, припарковывается прямо над лужей крови. На этом все заканчивается. Скрывается от взгляда. Убийство было предупреждением, отправленным в телесной оболочке кровавым сообщением. Как в Боснии, как в Алжире, как в Сомали, как во время любой запутанной гражданской войны, когда непонятно, на чьей ты стороне, и достаточно убить твоего соседа, друга, родственника или даже собаку. Кровные узы или внешнее сходство служат достаточным основанием для начала охоты за тобой. Ты можешь схлопотать пулю лишь за то, что выбрал не ту улицу для прогулки. Самое главное — пробудить в людях всю возможную боль, трагедию и страх с целью продемонстрировать безграничную мощь, безраздельное господство, невозможность сопротивления настоящей, сметающей все на своем пути власти. Доходит до того, что мафиози ведут себя как люди, обижающиеся по любому поводу, на любое слово или действие. Надо быть тише воды и не забывать об осторожности, чтобы не расстаться с жизнью, схватившись за оголенный провод вендетты. Тело Аттилио Романо выносили из магазина, я шел прочь от места происшествия и только тогда начал понимать. Понимать, почему взгляд моей матери, обращенный на меня, всегда выражает беспокойство и непонимание, отчего я все еще здесь, отчего не бегу подальше, а продолжаю жить в этом аду. Я попытался вспомнить, сколько человек погибло, было убито или ранено с моего рождения.
Для понимания экономического развития каморры количество трупов не имеет значения, оно ни в коей мере не отражает реальной картины власти, но тем не менее является самой наглядной иллюстрацией, позволяющей делать выводы, основываясь на реакции собственного желудка. Результат моих подсчетов: 1979 год — сто убитых, 1980 год — сто сорок, 1981 год — сто десять, 1982 год — двести шестьдесят четыре, 1983 год — двести четыре, 1984 год — сто пятьдесят пять, 1986 год — сто семь, 1987 год — сто двадцать семь, 1988 год — сто шестьдесят восемь, 1989 год — двести двадцать восемь, 1990 год — двести двадцать два, 1991 год — двести двадцать три, 1992 год — сто шестьдесят, 1993 год — сто двадцать, 1994 год — сто пятнадцать, 1995 год — сто сорок восемь, 1996 год — сто сорок семь, 1997 год — сто тридцать, 1998 год — сто тридцать два, 1999 год — девяносто один, 2000 год — сто восемнадцать, 2001 год — восемьдесят, 2002 год — шестьдесят три, 2003 год — восемьдесят три, 2004 год — сто сорок два, 2005 год — девяносто.
За годы моей жизни погибло три тысячи шестьсот человек. Каморра принесла больше жертв, чем сицилийская мафия, ндрангета, русская мафия, албанские группировки, больше, чем испанская ЭТА
[35]
и ирландская ИРА,
[36]
вместе взятые, больше, чем «красные бригады», вооруженные революционные отряды и все акты государственного террора в Италии. Каморра превзошла всех по количеству жертв. Я сразу вспоминаю каргу мира, которую часто печатают в газетах. Ее всегда можно найти в номере Le Monde Diplomatique, с отмеченными на ней зонами конфликта, на них указывают нарисованные костры. Курдистан, Судан, Косово, Восточный Тимор. Переводишь взгляд на юг Италии. Каждая война, связанная с каморрой, мафией, ндрангетой, апулийскими «пономарями» или «василисками» из Базиликаты, приносит горы трупов. Но тут нет условных обозначений ни в виде молнии, ни в виде костра. Это Центральная Европа. Здесь, как считается, сосредоточена большая часть экономических ресурсов нации. На чем она основана, не так важно. Главное, чтобы пушечное мясо гнило себе на окраинах, в лабиринтах из цемента и отбросов, на нелегальных фабриках и в хранилищах кокаина. Но об этом никто не смеет и заикнуться, все должно походить на войну между бандами, на войну бедняков. Теперь ты понимаешь значение усмешки, с которой тебя изучают сбежавшие отсюда друзья, когда приезжают из Милана или Падуи. Они не знают, кем ты стал. Оглядывают с ног до головы, определяя твой удельный вес и пытаясь угадать, «отморозок» перед ними или «тихоня», неудачник или каморрист. Стоя на развилке, ты уже знаешь, по какой дороге идешь, и предвидишь, что в конце пути ничего хорошего тебя не ждет.
Я вернулся домой, но не смог усидеть на месте. Опять вышел на улицу и побежал всё быстрее и быстрее, так что ноги заплетались, пятки задевали ягодицы, руки болтались как у тряпичной куклы. Бежать, бежать, бежать. Сердце ухало, во рту слюна затопляла язык и зубы. Кровь пульсировала в вене на шее, переполнила грудь, стало нечем дышать, я вдохнул как можно больше воздуха и сразу же резко выдохнул, будто разъяренный бык. Опять набрал скорость. Ладони ледяные, лицо горит, глаза закрыты. Я ощущал, что вобрал в себя всю виденную на земле кровь, ее было так много, будто бы она хлестала из крана, который кто-то отвернул до конца и сорвал резьбу. Вся она была в моем теле.
